– Эхе-хе гриб, грибочек, и какой симпатичный! А на нем сидит гусеница, синяя, ого-го! А что это вы делаете, синяя гусеница?
– Сижу, курю… Постой, а почему, собственно? Ты кто такая?
– Не знаю, сударыня, то есть знаю, кто я была утром, но с тех пор…
– Ты в своем уме?
– Не знаю, может быть, в Мэри-Эннином…
– Не понимаю…
– А я и сама не понимаю – столько превращений! Кто хочешь, собьется!
Вынырнувиз-под одеяла – глотнуть немного воздуха, – Иван с отвращением взглянул на экран – финальная сцена, в которой главный герой взял со стола электрический нож и принял решение, и вот-вот наступала уже жуткая развязка, вынудила почувствовавшего подступающую к горлу тошноту Ивана спрятаться обратно.
– Это просто ты путаная девочка…
Время, казалось, замерло, застыло, но в какой-то момент совершенно уже занедуживший, совершенно расклеившийся уже Иван услышал, как открылась входная дверь, а через минуту в комнате появился Николай.
– Ну что? Крючит тебя? – он зажег притаившийся в углу торшер.
– Угу, – пытаясь выдавить из себя улыбку, ответил Иван.
– Еще бы. Ого! – Николай прижал ладонь ко лбу Ивана. – Температурка у тебя, дружочек, высокая. – Болит?
– Угу, – озноб пробивал Ивана насквозь, и при этом ему казалось, что множество натянутых внутри него струн начинают лопаться, рваться одна за одной.
– Где болит?
– Везде… – еле слышно ответил Иван.
– Хочешь еще? Будешь терпеть? – выражение лица Николая снова сделалось суровым. Он присел рядом с Иваном на диван, и, чуть склонившись, приподнял его голову.
– Да, – прошептал Иван.
– Какой же ты…
– Пор-ро-сенок…
– Красивый, блядь!.. Нет, ты уж смотри. Смотри на меня, я сказал! – Николай потянул Ивана за волосы. – Нравится тебе? Все еще нравится тебе, когда вот так тебя распинают?
– Да.
– Любишь меня? – еще сильнее натягивая волосы Ивана, прошипел Николай.
– Люблю.
Николай отпустил Ивана и поднялся.
– Что будешь есть? – лицо его вновь приняло обычное свое внимательное, чуть надменное выражение. – Мясо будешь? Стейк поджарить? Яичницу?
– Угу, – кивнул Иван в ответ, хотя сомневался в том, что сможет проглотить хотя бы кусочек.
– Шампанское? Водку? Коньяк? Вино? – шутливо продолжал Николай.
Иван отрицательно мотнул головой.
– Такое? – Николай вытащил из кармана пиджака продолговатую цветную упаковку.
– Да… Хорошее, – стуча зубами, ответил Иван.
– Уколешься или уколоть?
– Уколюсь… нет, уколи, пожалуйста, – снова вымученно улыбнулся Иван, сотрясаясь всем телом.
– Руки вымою, подожди…
– Да замолчишь ты, поросенок?!
– Осторожно, вы попадете в ребеночка!
– А я в него и мечу! Недолет! Перелет!
– Хряу-у-у-у!
– Осторожно. Ой, бедный носик, тебя засыпали перцем, закидали кастрюлями, перченый ты мой мальчик.
– Да, кстати, герцогиня, королева прислала вам приглашение на вечерний крокей.
– Где оно?
– Вот.
– Держи!
– Хряу-у-у-у!
– Ой, да разве можно так кидать ребеночка?!
– Этого? Можно!
– Побегу переодеваться. Где моя форма?!
– А ну-ка я ей вслед!.. Ух, опять мимо! Это все перец, э-э-э так глаза и ест. А ну, все вон отсюда! Воо-он!
– Какие все грубияны! Пошли, мой маленький.
– Хрю, хрю, хряу!
– Ой, да чего ж ты так брыкаешься – растопырился, как морская звезда! Надо взять его с собой – через денек-другой они его здесь прикончат!
– Хря, хря, хряу-у-у-у!
– Выражай свои мысли как-нибудь по-другому.
– Хряу-у-у!
– Ну-ка, ну-ка, дай-ка я вгляжусь в твое лицо… Батюшки! Да он стал поросенком, – довоспитывались!.. Ну-ка, становись на ножки, беги… А как поросенок он очень даже мил…[51]
Через несколько минут Николай вернулся с большим, наполненным розоватой жидкостью, шприцем и ватным, смоченным водкой диском в руках.
– Там иголка… длинная очень… – стуча зубами, объяснял Иван, – но ее нужно глубоко вводить…
– С размаху или плавненько? – хищно улыбнулся Николай, откидывая край одеяла и оголяя трясущееся бедро.
– Коля… – простонал Иван, прикрывая ладонью глаза – ему казалось, что от нервного перенапряжения и боли он сейчас же потеряет сознание, – не могу больше… не могу… с-с-с-с-с-с, м-м-м-м-м-м…
– А ты как думал, будет? – как обычно, строго, но совершенно не ласково спросил Николай, медленно вводя лекарство. – Так себя поломать, изувечить. Это тебе не в машине расплющиться и не с лошадки брякнуться. Дурак, – сердился он.
– Вы-выключи, пожалуйста… невозможно уже, – страдальческим голосом попросил Иван.
Выполнив просьбу, Николай вышел из комнаты, в которой, такие долгожданные для Ивана, воцарились, наконец, тишина и темнота.
Закрыв глаза, он лежал в этой тишине-темноте, прислушиваясь к доносящимся с кухни звукам. Шквырчало на сковородке мясо, шумно лилась вода из крана, падали в мусорное ведро скорлупки от яиц, и те тоже затем шквырчали, и тихо и нежно струилась из динамиков босанова[52]…
* * *
«– Хорошо тебя развинтило, принцесса.
– Не то слово…»
– Не будешь больше?
– Не лезет, – Иван протянул Николаю тарелку с остатками яичницы и почти целым куском говядины.
– Мяса-то поешь еще, с кровью же, как ты любишь.
– Не, не могу… щас вырвет.
Николай забрал тарелку и уже сделал шаг от кровати, но Иван схватил его за руку и хрипло и жалобно спросил:
– Кто я теперь для тебя, Коля?
– Не решил еще, – огрызнулся тот и посмотрел на Ивана устало и раздраженно, но тут же сразу ласково. – Спи давай, – он хотел было освободить руку, но Иван удержал его.
