Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Работа настолько поглощала меня и была такой трудоемкой, что лично для меня было бы почти невозможным предположить, что может быть что-то важнее. И все же, по предположению многих, именно так и произошло с Кимом Филби. Сидя напротив меня в конторе, пыхтя своей трубкой, с рассеянным взглядом, он, казалось, задумывал нечто новое совместно с министерством иностранных дел, какой-нибудь далекоидущий план, который предстояло обсудить с МИ-5, или размышлял над новой всесторонней инструкцией. Но, скорее всего, он сочинял очередное донесение русским хозяевам или мысленно задавался вопросом, каким, с точки зрения их интересов, должен стать его следующий шаг или маневр. Я понятия не имею, были ли у него всегда прямые контакты с русскими или иногда он связывался через какого-нибудь посредника; как часто и где происходили эти контакты, были ли его донесения устными или письменными, фотографировал ли он для них какие-нибудь документы или передавал копии, чтобы сфотографировать и вернуть обратно, и т. д. Может быть, у него и не было с ними никаких контактов в самом Сент-Олбансе; его всегда можно было найти либо в Гленалмонде, либо в Спиннее или где-то в пути между домом и работой, либо в пабе с кем-то из нас. Предполагаю, что такие контакты происходили во время его регулярных визитов в Лондон. Но где именно? В каком-нибудь пабе или ресторане? На русской конспиративной квартире? В квартире Гая Бёрджесса? Каков бы ни был характер этих контактов, должно быть, они были очень краткими и весьма эффективными, поскольку его поездки в Лондон редко занимали больше одного дня, включая дорогу, и ему всегда нужно было увидеться с теми или иными людьми, заехать на совещание в Бродвей-Билдингс, в МИ-5 или куда-то еще. Если бы кто-то попытался передать ему что-то по телефону, то надо отметить, что в его графике обычно не было необъяснимых пробелов. Что касается фотографирования документов, то этим, конечно, нельзя было заниматься ни в Гленалмонде, где негде было уединиться, ни в Спиннее, где тоже крутилось немало народу и никто ни от кого не запирался. В любом случае Эйлин была бы в курсе10…
Я пытался отыскать в памяти случаи, которые в ретроспективе можно было бы считать заслуживающими какого-то особого внимания, но мало что можно вспомнить. Лишь однажды у нас с ним в Секции V возникли кое-какие разногласия. Я уже забыл, о чем шла речь, но, как помню, удивился тому, что Ким, который обычно вел себя на редкость благоразумно, внезапно проявил редкое упрямство. Возможно, то же самое он подумал и обо мне. Но кажется, это было как-то связано с агентурной деятельностью в Польше. Может быть, какой-то аспект нашего спора значил гораздо больше для него, чем для меня?
Иногда мне казалось весьма странным, что Ким готов оставить мне большую часть самой интересной работы. Будь на его месте, я наверняка прибрал бы к рукам ISOS. (Когда я в конечном счете стал шефом подсекции, продолжал в качестве своей основной функции работу с ISOS.) Можно было бы теперь предположить, что Филби остался доволен таким положением дел, потому что это давало ему больше времени для другой деятельности. Хотя лично я думаю, что вряд ли; само по себе разделение работы имело хороший практический смысл и давало ему возможность уделять должное время и внимание руководству работой и стратегией всей подсекции. Я также думаю, что он расценил себя как человека, который не обладает «разумом ISOS», что он сам считал несколько специфическим складом ума.
Я редко видел Кима в состоянии замешательства. Однажды к нему обратился офицер, который в числе прочего занимался разного рода проверками и действовал как своего рода офицер охраны. «Простите, что беспокою вас, Ким. Простая формальность. Речь идет о заявлении вашей жены о поступлении на работу. В качестве поручителя она сослалась на вас. Поэтому мне от вас нужен какой-то отзыв». Ким, казалось, был совершенно озадачен. Потом его лицо прояснилось. «О, наверное, вы имеете в виду мою первую жену… Да-да, с ней все в порядке». По-видимому, Лиззи, которая вскоре после начала войны возвратилась в Англию, не сообщила Киму, что указала его поручителем при поиске работы, и я предполагаю, что они вообще не связывались друг с другом.
От былого аскетизма школьных и университетских дней Ким Филби проделал длинный путь. И все же он, казалось, не проявлял особого интереса к физическому комфорту или роскошному окружению. Думаю, он менее других моих знакомых беспокоился о личном имуществе. Если бы я имел привычку заимствовать у него одежду или даже зубную щетку, не думаю, что он имел бы какие-нибудь возражения, а может быть, и вообще не заметил. Ему было легко наскучить вычурной, снобистской или светской беседой. И все знали, когда Киму скучно: он становился очень серьезным, понижал голос на несколько тонов и обычно повторял: «Это чрезвычайно интересно». Когда речь шла о незначительных переменах в жизни, он не был хорошим актером, однако со всем, что хоть мало-мальски касалось его главной тайны, был чрезвычайно ловок и предусмотрителен.
У Кима Филби было несколько недостатков. Один, по сути, довольно тривиальный и все же неожиданный, у человека на редкость здравого и уравновешенного, заключался в его чрезвычайном отвращении к яблокам — к их виду, запаху и даже к мысли о них. Однажды я довольно опрометчиво дал кодовое наименование «Яблоко» одной разведывательной операции, но потом вынужден был сменить его по настоянию Филби. Несколько лет спустя в Стамбуле я увидел, как он сердито схватил сумку с яблоками, которые няня или повар тайно купили детям, и вышвырнул из окна кухни прямо в Босфор. Его третья жена, Элеонор, в своих мемуарах пишет, что после того, как она наконец возвратилась из Москвы в Америку, послала Киму запись песни Beatles «Help!»11. Если бы на фирменной этикетке оказалось изображение яблока, то едва ли она надолго у него задержалась…
Он, я и другие очень внимательно следили за ходом войны, особенно на Восточном фронте, где происходили наиболее ожесточенные бои. В то время как ни один из нас, казалось, не особенно вдавался в большую политику, мы часто обсуждали военные стратегии. Зимой 1941/42 года Ким был весьма критически настроен к Черчиллю и, казалось, приветствовал любое независимое голосование на дополнительных выборах как единственный способ выразить антиправительственные чувства. Но он признавал, что недвусмысленное заявление Черчилля вечером 22 июня 1941 года, в котором он обещал поддержку русским в их борьбе против Германии, продемонстрировало истинное величие и мудрость этого политика; нас мучил вопрос, что же скажет Чемберлен. В середине 1942 года Ким сделал довольно нетипичное для себя заявление: «Знаете, я начинаю думать, что мы выиграем эту войну». Без сомнения, под словом «мы» он подразумевал скорее союзников, а не только Великобританию, но обычно он так не говорил. Он, казалось, никогда не идентифицировал себя со своей страной, даже в спорте. Хотя Ким был до мозга костей англичанином и чувствовал себя намного уютнее в близкой ему по духу английской компании, нежели в любом другом окружении, он не демонстрировал особой привязанности к Англии, ее городам, учреждениям и традициям. Он чувствовал расположение к качествам и характеру английского народа в целом, но при этом испытывал презрение к достоинствам среднего класса, его симпатиям и антипатиям. Хотя Филби никогда не испытывал недостатка в физической или моральной храбрости, патриотические жесты были все-таки ему несвойственны. Возможно, здесь и кроется ключ к его реальным чувствам. Но в Англии полным-полно людей, у которых в душе было еще меньше патриотизма, но которые при этом даже не помышляли о шпионаже против собственной страны…
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
