– Французы считают, что Джерри Льюис – гений комедии, – улыбается она. – Когда ты едешь?
– На следующей неделе. В понедельник. Меня не будет дня три.
Мэдди убирает с глаз волосы тыльной стороной запястья, чтобы в глаза не попало мыло.
– Я не смогу поехать, ты же знаешь. У Джонни занятия.
– Да. – Гарри рассматривает бокал. – Буду по тебе скучать.
– Я бы очень хотела поехать. Мы давно не были в Париже.
– Может, в следующий раз. Тебе бы все равно было скучно. Я целый день на встречах, на деловых обедах. Все захотят отломить от меня кусок. Ты это ненавидишь.
– Да.
– Давай я тебе что-нибудь привезу, например платье? – предлагает он. – Новую сумочку? По последней моде?
– Ты прекрасно знаешь, что я меньше всего хочу какое-нибудь платье, которое все равно ни разу не надену.
– Красавица, отлично готовит, прекрасная мать, ненавидит шопинг. Ты идеальная жена.
Гарри с любовью целует Мэдди в щеку. В душе он ликует. Моряк, получивший три дня увольнительной.
В тот вечер он снова рассказывает Джонни историю о Короле Пингвинов. Потом они с Мэдди занимаются любовью. Сначала она не хочет, твердит, что устала и наелась. С годами они занимаются любовью все реже и реже. Это мне потом расскажет Мэдди. Их отношения стали рабочими, страсть исчезла. Они были командой, объяснила она мне. За двадцать лет многое меняется.
Было бы упрощением считать это причиной, по которой Гарри сделал то, что сделал. Моя половая жизнь никогда не была, как говорится, удовлетворительной, но полагаю, что, как мышца или иностранный язык, она может пропадать от недостатка практики. Я не жду многого от секса, поэтому не выставляю планку высоко и нахожу для себя иные радости плоти – еду и выпивку. И, как с едой, человек едва ли пойдет в другой ресторан, если в том, куда он ходит постоянно, по-прежнему готовят так, что это возбуждает его аппетит.
Я часто думал о том, как тогда жила Мэдди. Как верила. В каком неведении пребывала. Она дала клятву и была ей верна. Не возникало ни тени сомнения в том, что она ее сдержит. Но, несмотря на свою красоту, она не была особенно сексуальна. Не то чтобы она была равнодушна к сексу, просто относилась к нему как к шоколаду или физическим упражнениям. У него были свои преимущества, даже радости, но он бледнел в сравнении с тем, что являлось для нее действительно важным – любовью и семьей.
Как те, кто родился в бедности, жаждут богатства, те, кто родился без любви, хотят ее сильнее других. Она становится великим решением, ответом на все вопросы. Когда Мэдилейн было всего полгода, ее мать ушла. До замужества мать была очень красивой, высокооплачиваемой моделью скромного происхождения, но ушла она не к другому мужчине. Ее выжила свекровь, богатая и влиятельная, не одобрявшая выбор сына. А он не стал бороться. Для него все свелось к выбору между любовью и деньгами, выбору тем более простому, что я не уверен, что он когда-нибудь кого-нибудь любил. Он так и не открыл Мэдди правды – вместо этого рассказывал, что ее мать была сумасшедшей наркоманкой.
Они это легко провернули. В те времена такое было вполне возможно. Для богатых одни правила, для всех остальных – другие. Им всего лишь потребовалось позвонить юристу. Прозвучали угрозы, бумаги были подписаны. Следующие несколько лет Мэдди жила с бабушкой, пока ее отец не женился второй раз – на ком-то, кого сочли более подходящей кандидатурой. Ее старший брат, Джонни, остался с отцом, они уезжали из страны, несколько лет прожили на Сан-Круа. Но ее мать, ставшая жертвой системы, которой она так и не поняла, исчезла из их жизни. Была пара попыток позвонить по телефону, на день рождения Мэдди и на Рождество, но в разговор всегда вмешивался отец – он просто клал трубку.
Когда Мэдди исполнилось семь лет и с нее еще не сняли нарядное платье, она вошла в комнату, где отец клал трубку на рычаг. «Кто звонил, папа?» – спросила она. «Ошиблись номером», – ответил он. Мэдди пока не научилась не доверять отцу.
Она снова увидела мать только на первом курсе колледжа. Мэдди жила недалеко от Бостона, в тех местах, где выросла. Сомневалась, следует ли с ней связываться, есть ли в этом смысл, но в глубине души понимала, что ей не все рассказали. В конце концов Мэдди позвонила матери и договорилась о встрече, не зная, чего ожидать. Какая женщина не станет бороться за своего ребенка? Мэдди была в том возрасте, когда все еще ждешь ответов.
Мать жила в бедном районе старого промышленного городка. Дома на несколько семей, отделанные пластиковым сайдингом, дети играют прямо на улице, магазины за железными ставнями, потрескавшиеся тротуары, за заборами лают сидящие на цепи питбули. Я до сих пор не знаю, как Мэдди ее нашла. Она не лжет, но очень избирательно рассказывает.
Она добралась до места, и мать ее встретила. В квартире почти не было мебели. Краска на стенах облупилась, пахло кошками. Очевидно, Мэдди прежде не бывала в подобных домах. Она оказалась в совершенно другом мире. В единственном кресле перед телевизором сидел мужчина. Он даже не поднял головы. Из-за двери кухни робко выглядывала хорошенькая светловолосая девочка.
Подобно тому, как мы рисуем в воображении образ героя книги, Мэдди всегда представляла, как выглядит ее мать. Она была слишком маленькой, чтобы ее помнить, а отец уничтожил все фотографии. Был ли образ матери рожден смутным полувоспоминанием, неясной тенью лица, склонившегося к ней, той, что поднимала ее из кроватки, подносила к груди? Увидит ли она в матери себя, как в зеркале, показывающем постаревшее отражение?
Женщина, стоявшая в дверях, конечно, не была тем образом, какой Мэдди хранила в памяти. От красоты, которой она славилась, почти ничего не осталось. У нее было измученное нищетой лицо. Плохие зубы. Растрепанные неухоженные волосы. На мгновение Мэдди засомневалась, туда ли попала.
– Я Мэдилейн, – произнесла она.
Мэдди не поцеловала мать. Она даже не знала, как ее называть. Слово «мама» прозвучало бы неуместно. Слишком много времени прошло. Они были совсем чужими.
– Здравствуй, милая, – с явным бостонским выговором ответила мать. – Заходи.
У каждой истории две стороны. Женщины сидели в кухне, прихлебывая кофе в картонных стаканчиках, который принесла Мэдди. Не было ни обвинений, ни показных чувств, ни слез. С обеих сторон. Как вернуться почти на два десятилетия? Никак. Но Мэдди ясно понимала, что ее мать страдала все это время. Они неловко беседовали о том, что изучает Мэдди; о ее брате Джонни; даже, очень осторожно, о ее отце.
– Он был такой красивый, – заметила мать. – Никто перед ним не мог устоять.
Почему она ушла? Моей вины в этом нет, ответила мать. У них на руках были все козыри. Что я могла? Пожилая женщина невесело улыбнулась. Улыбкой заключенного, отбывающего пожизненный срок. Столько лет прошло.
Это было невыносимо. Через час Мэдди придумала повод, чтобы уйти. Прощаясь, они обнялись. О том, чтобы увидеться снова, разговора не было.
