Остановившись в проходе, я наблюдаю за Джонатаном, стоящим у плиты спиной ко мне. На нем пижамные штаны в клеточку, наверняка сшитые по эскизу какого-нибудь дизайнера, и довольно линялая футболка, совершенно не подходящая к штанам и именно поэтому придающая ему весьма небрежный вид. Кроме того, в этой насквозь стилизованной комнате он выглядит каким-то инородным телом.
Но это его дом, что видно по его уверенным движениям, по тому, как он возится у плиты, что-то хватает тряпкой, а затем прицельным ударом бросает ее в расположенную неподалеку раковину, другой рукой что-то помешивая на сковороде, где шипит сало, и тут же бросаясь к яичнице-болтунье, жарящейся на другой сковороде.
«Он умеет готовить», — думаю я и тут же понимаю, что этого я никак не ожидала. Мы много раз обедали в разных местах на протяжении последних двух недель, и я пришла к выводу, что он питается исключительно таким образом. И у него дома есть персонал, заботящийся обо всех его потребностях. Ведь, в конце концов, он не только богат, но и принадлежит к высшему обществу, а значит, к дворецким и кухаркам привык с детства. Однако, похоже, в доме мы одни.
«Вот как можно ошибаться», — думаю я.
Затем я вспоминаю, что в его движениях, несмотря на их привычность, есть какая-то рассеянность, как будто он не совсем сосредоточен на том, что делает. Кроме того, с ним, очевидно, случилась неприятность, поскольку, когда он слегка поворачивается в сторону, я вижу на футболке брызги жира. Похоже, он сам недавно заметил их, поскольку, когда взгляд его падает на них, он замирает.
Затем он оборачивается, задирает футболку и нетерпеливо стягивает ее с себя. Когда она закрывает только его плечи и он уже собирается снять ее полностью, он замечает меня, замирает на полпути, смотрит на меня так, что меня бросает сначала в жар, затем в холод. Мне уже кажется, что он сейчас снова натянет футболку, но он не делает этого, а все же стягивает ее со своих рук. Затем вешает на спинку одного из кухонных стульев.
— Доброе утро. — Он произносит это нейтральным тоном, совершенно без злости, которой я ожидала, но лицо его остается спокойным. Ни следа улыбки.
Во рту у меня так пересохло, что я не могу ответить, поскольку взгляд мой теперь направлен не на его лицо, а на обнаженный торс. Его широкая грудь — чисто выбритая и мускулистая, но не настолько, как у тех ребят, что занимаются бодибилдингом. Ровно настолько, чтобы каждая группа мышц выделялась под кожей, бицепсы были слегка закруглены, а широкие плоские грудные мышцы и рельефные мышцы живота, виднеющиеся чуть выше пижамных штанов, притягивали взгляд. Кожа не такая светлая, как моя, у нее оливковый оттенок, какой бывает у темноволосых людей, и теперь, когда я могу хорошо ее рассмотреть, еще больше бросается в глаза ее резкий контраст с светлыми, сияющими голубыми глазами, которые по-прежнему не отрываются от моего лица.
— Доброе утро, — с трудом выдавливаю из себя я, замечая, что он все еще ждет ответа.
Громкое шипение на сковородке развеивает возникшее между нами напряжение, Джонатан отводит взгляд, снова оборачивается к свиному салу.
— Ты голодна? — спрашивает он через плечо.
Я киваю, хотя это не так, и опускаюсь на один из стульев. В данный момент я, наверное, не сумела бы съесть ничего, но не хочется разочаровывать хозяина дома.
Вскоре передо мной уже стоит тарелка с ароматным английским завтраком. Пахнет вкусно. Но у меня действительно абсолютно нет аппетита.
Джонатан присоединяется ко мне за столом. Он тоже просто смотрит на свою тарелку и даже не берет в руку лежащий рядом прибор. Затем снова поднимает взгляд на меня.
— Как твоя голова?
Я касаюсь пальцами висков и улыбаюсь немного криво.
— На удивление хорошо. Я… я думала, что… буду чувствовать себя хуже. — Мне неприятно говорить о своем вчерашнем состоянии. — Но ничего.
— Значит, таблетка от головной боли все же подействовала.
— Таблетка? — Я удивленно гляжу на него. Этого я не помню. — Ты давал мне таблетку?
Он кривит губы в какой-то непонятной улыбке.
— Ну, более-менее. Я растворил ее в воде и влил в тебя. В целях профилактики. Я тоже принимаю их, когда слишком много выпью. — Он произносит эти слова совершенно спокойно, и я не могу понять, неприятна ему эта ситуация или нет. — Ты что, не помнишь?
Я смущенно качаю головой, и мы продолжаем смотреть друг на друга, не обращая внимания на еду.
— Почему ты не отвез меня домой? — наконец спрашиваю я, только чтобы нарушить молчание.
— Я хотел. Но у тебя не было ключей.
— Ты мог позвонить.
— Во всем доме было темно.
— Но, возможно, кто-то из ребят все же открыл бы.
Он поднимает брови.
— Мне что, теперь следует извиниться за то, что я не бросил тебя у двери в твоем состоянии?
— Нет, конечно же нет, — тихо отвечаю я. — Я… просто не хотела быть тебе в тягость.
Он резко поднимается и возвращается к плите, как будто ему необходимо увеличить расстояние между нами. Прислоняется к ней боком, скрещивает руки на обнаженной груди, которая по-прежнему ужасно нервирует меня. Я поспешно опускаю взгляд, и до меня только теперь доходит, что узор на моей рубашке соответствует узору на его штанах. На мне подходящий к его пижамным штанам верх!
Он замечает мой взгляд и все понимает правильно.
— Нужно же было тебя во что-нибудь одеть. Пижама была свежевыстиранной, лежала в шкафу. И чтобы не ломать голову… — Он указывает на свои штаны.
— Значит, ты меня… раздел? — Я знаю, что это был он, ведь в конце концов в доме, кроме нас двоих, похоже, нет никого, но мне нужно убедиться.
Он кивает, и я судорожно сглатываю при мысли о его руках, стаскивающих с меня платье через голову, расстегивающих замочек бюстгальтера. И почему я ничего не помню?
— А где спал ты? — Вставая, я заметила, что с другой стороны постель была смята, как будто там кто-то спал. Но, может быть, я просто сильно ворочалась ночью.
Джонатан убирает волосы со лба.
— В доме есть три спальни, — поясняет он.
Я опускаю взгляд. Конечно, в таком большом доме не одна спальня. И зачем Джонатану Хантингтону спать рядом со своей пьяной ассистенткой?
— Часть ночи, впрочем, я провел рядом с тобой, — добавляет он, и голова моя снова резко поднимается.
— Что? — Во мне все еще звучат его слова. — Зачем?
— Тебе было плохо.
Теперь я действительно припоминаю, как лежу на широкой кровати, стенаю, а вокруг меня все кружится. И то, насколько плохо мне было. Внезапно во всем появляется смысл.
— Вот почему ты дал мне таблетку. — Это утверждение, и он только кивает.
— Я что… меня тошнило? — Я неуверенно гляжу на него. Если ответ будет утвердительным, от стыда мне, наверное, придется провалиться сквозь землю. Но он лишь слегка улыбается.
