Поначалу развитие моего контакта с Джоном давало нам основание подумать о возможности его привлечения к сотрудничеству с нами, но развитие контакта показало, что оснований для таких планов явно недостаточно. Какова могла быть основа привлечения Джона к сотрудничеству, идеологическая? Да, Джон высказывал иногда критические замечания в адрес американского правительства по внешнеполитическим вопросам, но в то же время он был патриотически настроен и был стопроцентным американцем, любящим свою Родину. Материальная основа также ясно не вырисовывалась. Джон был карьерный дипломат, неплохо обеспеченный, а жена его была просто богатым человеком. Каких-то серьёзных слабостей, и тем более пороков, которые позволили бы как-то создать базу для вербовки, я в Джоне не находил. Приходилось ограничиться дипломатическим, хотя и, несомненно, полезным контактом с американцем.
Связь продолжалась около двух лет, но вот на последних встречах я стал замечать, что Джон задаёт мне какие-то заранее подготовленные вопросы, в первую очередь о моей биографии, моих привычках, друзьях. Если бы это было в самый первый период нашего знакомства, возможно, я бы не обратил внимания на это излишнее любопытство. Но заканчивался второй год нашего контакта, и вопросы Джона, и в частности тот факт, что он как-то странно не смотрел на меня, когда касался этих тем, насторожили меня.
И вот однажды мы встретились в городе, чтобы вместе пойти куда-то позавтракать. Джон настоял на одном из ресторанов, который был мне известен как своего рода база американской разведки в Женеве. Естественно, я был насторожен. Я не думал, что речь может идти о какой-либо провокации, но поведение Джона вызывало подозрения. Когда в ресторане мы шли к указанному нам хозяином столику, Джон вдруг засуетился и излишне настойчиво, как мне показалось, предложил мне сесть на место лицом не к залу, а к находящейся поблизости стене. Во время ланча Джон вёл себя не совсем обычно, как-то суетливо. Он пытался вывести меня на разговор, который бы давал возможность судить о моём отношении «к социализму» и вопросам оценки западного образа жизни. Я же демонстративно сводил разговор к чисто дипломатической беседе на международные темы.
Мне показалось, что за мной либо скрытно наблюдают, либо, скорее всего, снимают скрытой камерой и записывают наш разговор.
Под благовидным предлогом я встал в середине обеда и вышел в переднюю, пытаясь посмотреть, что же находится за стеной, которая была напротив меня в ресторане. Оказалось, что там было какое-то помещение, не относящееся к ресторану, и, видимо, имевшее отдельный вход. Мои подозрения только усилились. В дальнейшем пришлось сделать малоутешительный вывод, что мой контакт с Джоном попал в поле зрения ЦРУ, и Джон начал встречаться со мной под их контролем.
Я сократил общение с Джоном и разработал совместно с центром тактику своего поведения. Скажу сразу, что в каких-то серьёзных операциях по дезинформации американцев мы этот канал не использовали, так как не было полной уверенности в том, что Джон находится под контролем ЦРУ. Кроме того, через несколько месяцев Джон был переведен в другую страну, чётко по истечении срока своего пребывания, как это принято у американцев. Так закончилась моя связь с американским советником, которая поначалу представлялась весьма интересной.
В Женеве у меня возникло несколько, как говорят в разведке, нейтральных связей. Т. е. связей в интересах службы, когда не ставится задача не афишировать тот или иной первоначальный контакт. Нейтральные связи, несомненно, нужны и полезны. Они дают возможность лучше видеть общую обстановку в стране и возможность спецслужбам противника, контрразведке страны пребывания видеть, что твоя деятельность не наносит ущерба стране и является составной частью обычной работы дипломата. Эти связи обычно быстро попадают в поле зрения контрразведки и волей-неволей становятся объектом её внимания. Это естественно, когда ты не стараешься скрывать телефонные звонки из нашего учреждения, встречи в городе в широко посещаемых местах и тому подобное. Но, как известно, для спецслужб такие контакты всё равно — работа. Мой любимый автор романов о разведке Джон Ла Карре написал: «Контрразведчики подобны волкам, грызущим обглоданные кости, — у них нужно отобрать эти кости и заставить найти себе новую добычу». Замечание справедливо для всех контрразведывательных служб мира, в том числе и для нашей. Одной из организаций, которой я должен был заниматься по прикрытию в Женеве, был Межпарламентский союз. Я в начале моего пребывания в Швейцарии посетил миссию этого Союза. Она находилась недалеко от нашего представительства в симпатичном особняке. Что важно, постоянным секретарём этого Союза оказался мой старый знакомый по работе в ЮНЕСКО Джузеппе Бади, итальянец. Он работал в ЮНЕСКО в отделе международных связей в секретариате Генерального директора. Мы были одного возраста и относились друг к другу с симпатией. Встретились мы в Женеве как старые знакомые. Персонал в офисе Союза был невелик: один сотрудник и секретарь. Джузеппе охотно делился со мной новостями по работе парламентариев. Наши делегации из Верховного Совета регулярно бывали в Женеве, и я в какой-то степени занимался ими и при необходимости в ходе каких-то встреч или совещаний давал по подсказке Бади полезные советы. Вскоре в Межпарламентском союзе появилась ещё одна вакансия сотрудника, и на эту должность парламенты ряда стран выдвинули своих кандидатов. Свою кандидатуру выставил и Советский Союз. Наш кандидат на эту скромную должность приезжал на «смотрины» в Женеву, и я его представлял в штаб-квартире Союза. Это был молодой, очень симпатичный человек и благодаря моей поддержке он был принят на эту должность.
Среди моих знакомых «нейтральных связей» был один крупный швейцарский издатель Нажель. Он был француз, но его издательство находилось в Женеве. Издательство специализировалось на выпуске туристических справочников по некоторым странам. Эти справочники так и назывались, например «Nagels/Italia». Также он специализировался на издании альбомов по искусству. Нажель несколько раз бывал в Москве, участвуя в подготовке альбома по Третьяковской галерее. У него в мастерской делали литографии малоизвестных на Западе картин, и в первую очередь — старинных икон. Я помню, что он гордился литографией «Троицы» Рублёва. Нажель очень любил посещать наши приёмы и охотно поддерживал со мной дружеские отношения.
На одном из приёмов со мной познакомился швейцарец, назовём его Шарер. Он сказал, что ему от властей города стало известно, что советское представительство при ООН ищет для советского консульства помещение. Также Шарер сообщил, что он владелец особняка в центре Женевы и готов предложить нам это здание на продажу. Для меня это предложение было неожиданным, но швейцарец был мне симпатичен, и я согласился встретиться с ним через какое-то время и посмотреть особняк. Этот дом был очень хорош и, на мой взгляд, подходил для консульства: большие комнаты, два этажа, свой садик и парковка — и всё это в центре. Шарер уже на второй встрече рассказал, что он несколько лет работал финансовым советником правительства Либерии на очень хорошем жаловании, что позволило ему купить этот дом, но сейчас живёт в пятнадцати километрах от Женевы на берегу озера, и особняк в Женеве ему попросту не нужен. Продать женевский дом под консульство для африканской страны ему предлагают, но он этого никак не хочет, так как очень устал от африканцев, проработав не один год практически министром финансов в Африке. Я пригласил нашего представителя, посла Миронову, посмотреть особняк как возможный вариант помещения для консульства, и мы поехали смотреть дом. Помещение ей очень понравилось, и она заявила, что передаст предложение в Москву. Вскоре приехала московская комиссия, и к обоюдному удовольствию через некоторое время дело сладилось. Мы открыли консульство в Женеве, которое расположилось в вышеуказанном особняке. Шарер продал дом даже со значительным количеством мебели, не включая её в стоимость сделки. Я предложил ему иногда встречаться. Он был даже интересен мне своей осведомлённостью в текущих делах Женевы.
