Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
Я вынужден был сделать вид, что желал именно такого ответа. И обнял того, чьи ум и храбрость могли стать очень опасными…
Явившись в Тюильри, я увидел на лестнице секретаря Барраса и на глазах множества людей прокричал маленькую речь: «Во что вы превратили Францию?! Уезжая, я оставил вам выгодный мир и славу побед, а вы преподнесли мне по возвращении горечь войны и бесславие поражений! Где тысячи героев, деливших со мной славу в Италии? Они мертвы! Вы – их убийцы! Пойдите и передайте все это вашему хозяину!»
Бледный секретарь что-то лепетал, а в это время Баррас получал от Талейрана мой дар – весьма увесистый мешочек с золотом и дозволение уехать из Парижа, куда он пожелает. Правда, зная алчность Талейрана, я и поныне не уверен, что он передал тогда Баррасу мое золото…
Через час мне принесли желанный декрет, который принял Совет Старейшин: ввиду существования роялистского заговора заседания обеих Палат переносятся в Сен-Клу. Национальная гвардия и войска поступили в мое распоряжение для охраны депутатов.
Я прочел этот декрет войскам. Под тревожный барабанный бой его расклеили по всем кварталам Парижа… А потом из города тронулась кавалькада. Ехали экипажи с депутатами, за ними гарцевала конная гвардия. И когда они покинули город, находчивый Фуше, как и обещал, приказал опустить шлагбаумы на всех заставах. Все шло, как по маслу!
Заседания обеих Палат были назначены на девятнадцатое брюмера. Депутаты, участвовавшие в нашем деле, должны были выступить с речами о тяжелом положении в стране. После чего предложить Палатам самораспуститься, а мне – составить проект новой Конституции.
Утром девятнадцатого брюмера в открытой коляске, сопровождаемый эскортом офицеров, я прибыл в Сен-Клу. Я ожидал решений Палат в парке. Но время шло, а они не принимали нужных декретов. Более того, вскоре они все поняли. И уже зазвучали голоса: «Почему мы окружены войсками?»
И тогда я решил выступить перед ними. Говорил я очень дурно…
Это можно записать. В Совете Старейшин я сказал что-то вроде:
«Я не Кромвель. И коли я вас обманываю, пусть найдется Брут…» и прочее в этом духе. Они меня явно не слушали. И уже уходя из зала, я жалко прокричал им: «Кто любит меня, тот пойдет со мной!»
Да, готов признать: в этом заговоре хуже всех вел себя я. Знаю, историки будут писать, что я попросту растерялся, что привык держать речи перед солдатами и потому не сумел обратиться к депутатам… и прочую чепуху. Неправда! Здесь – совсем иное… Во мне были живы дух революции и ненависть к диктатуре, олицетворенной в имени Кромвеля. И в то же время я… должен был стать Кромвелем! Чтобы спасти завоевания революции и страну, которую толкали в пропасть! Вот почему я говорил жалко и неубедительно…
Но если Совет Старейшин проводил меня мрачным молчанием, то в Совете Пятисот меня ждала настоящая головомойка. Я вошел, окруженный несколькими гренадерами, и сразу же почувствовал ярость зала. Я успел бросить генералу Ожеро: «Помнишь Аркольский мост?» Больше я не смог сказать ничего. Депутаты набросились на меня, они кричали мне в лицо: «Генерал, неужели ваши великие победы были для этого?! Позор! Изменник!..» И уже послышался любимый и страшный клич революции: «Вне закона его! На гильотину!»
Тщетно мой брат Люсьен, который в этот день был очередным председателем Совета, пытался их успокоить. Его слова тонули в яростных криках. Кровавые мантии окружили меня… теснили… кто-то огромный схватил меня за горло, нечем стало дышать… я терял сознание…
Очнулся я уже в парке… Гренадеры во главе с Мюратом с трудом меня отстояли. Люсьен рассказал мне потом, будто я выскочил из зала с криком: «К оружию!» Но я ничего не помнил… Сам Люсьен появился следом за мной. Когда они объявили меня вне закона, он догадался сбросить с себя тогу председателя и выбежал из зала, выкрикивая: «Заговор! Измена!»
От нервности меня сжигала чесотка, которую я подцепил под Тулоном. Видимо, машинально я расчесал лицо… оно было в крови. И находчивый Люсьен закричал гренадерам: «Вот что сделали заговорщики с вашим генералом! Вот – награда за все победы! Кучка «бешеных» снова мутит воду, Совет живет под постоянной угрозой кинжалов якобинцев. Во имя народа, который столько лет служит игрушкой этим презренным остаткам времен ужаса, я, председатель Совета Пятисот, поручаю вам избавить собрание от этих преступников! Пусть ваши штыки оградят честных депутатов от кинжалов, чтобы они могли свободно заниматься делами республики!»
Это был приказ председателя Совета (мой они уже получили). К солдатам вернулась уверенность. И Мюрат, захохотав, смог весело скомандовать: «А ну-ка, ребята, вышвырните эту публику к такой-то матери!»
Гренадеры с ружьями наперевес вошли в Совет Пятисот. Под неумолчный барабанный бой, заглушавший проклятья и призывы депутатов, они в три минуты очистили помещение. На моих глазах депутаты выпрыгивали из окон, их красные мантии цеплялись за ветви…
Правда, гренадеры немножко погорячились, выгнав из зала всех депутатов – надо же было кому-то принять нужный закон. К счастью, к вечеру погода сильно испортилась, пошел холодный дождь. И когда солдаты отловили нескольких продрогших, совершенно мокрых депутатов, те с большим удовольствием вернулись в теплый зал. И единодушно за все проголосовали – в том числе и за собственный роспуск.
Пришлось не отстать и Совету Старейшин – там приняли декрет, по которому вся власть передавалась трем консулам. И в два часа ночи три консула – Сийес, Роже Дюко и я – принесли присягу республике…
Я уезжал из Сен-Клу в смутном настроении… Древние иудеи спрашивали: что правит миром – женщина, вино или истина? И отвечали – истина. Но, как правило, она торжествует после смерти тех, кто за нее борется. А обычно в этом мире правят меч и страх. Да, «большие батальоны всегда правы». Особенно в политике… И в ту ночь я окончательно убедился: политика – погрязнее самого грязного бивуака.
Я стал Кромвелем. Но иного пути не было! И сейчас, оглядываясь назад, могу только повторить слова великого римлянина: «Свидетельствую, в тот день мы спасли Отечество. Идите же вместе с нами благодарить за это богов»… Меня назовут «убийцей революции» те, кто не понимали ни меня, ни ее… Я дитя революции, я из эпохи крови, оттуда я родом… И я спас революцию, когда она валилась в яму… Жалкая Директория вела страну к неминуемому возврату Бурбонов. Недаром в те годы все больше людей вспоминали со вздохом королевскую Францию, где был хотя бы порядок!
Император походил по каюте и добавил:
– Расширим эту мысль. Это была великая революция, ибо она явилась не результатом борьбы династий, а плодом общего движения народа. И если до нее история Франции была историей королевского двора, после нее она стала историей двадцати пяти миллионов… И я пришел, чтобы уничтожить все излишества революции, сохранив ее благодеяния.
Вот так завершился девяносто девятый год. Накануне конца века закончилась и старая эпоха. Начиналось мое время – время великой новой Франции!
Теперь Бурбоны захотят уничтожить завоевания революции. Но попомните мои слова и запишите их: «Через двадцать лет, когда меня уже не будет на свете, Франция преподнесет миру новую революцию».
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
