– Вот! – Мажордом вошел в библиотеку и протянул Геркулесу на серебряном подносе какой-то документ.
В библиотеке стало очень тихо: все молча смотрели на Геркулеса, ожидая, что он прочтет им этот документ вслух.
– Что там написано, Геркулес? – не выдержал Линкольн.
– Меня обвиняют в убийстве, – с ошеломленным видом пробормотал Геркулес.
– В убийстве начальника полиции Мадрида – сеньора Манторельи.
23
Мадрид, 16 июня 1914 года
Длинные коридоры больницы с заложенными кирпичом окнами, а также палаты, в которых содержались психически больные, – обитые стегаными одеялами (чтобы пациенты не могли сами нанести себе увечья), освещались ослепительным электрическим светом.
Дежурный фельдшер совершал последний ночной обход за эту смену, заглядывая через смотровые окошечки поочередно во все палаты. Порядок действий при таком обходе был всегда одним и тем же: посмотреть через смотровое окошечко на пациента и, если в его поведении наблюдаются незначительные отклонения, сделать отметку в тетради с красной обложкой; в случае же более серьезных отклонений – немедленно поставить в известность дежурного врача.
– Палата номер сто один, все в пределах нормы, – громко сказал сам себе фельдшер.
– Палата номер сто три… – фельдшер умолк, словно ему требовалось некоторое время для составления словесного описания того, что увидели его глаза.
Так ничего и не сказав, он бросил тетрадь с красной обложкой на пол и – с выражением ужаса на лице – засеменил в конец коридора.
Дежурный врач отдыхал в маленькой комнате со стеклянной дверью. Фельдшер, увидев очертания тела врача, укрывшегося с головой одеялом, попытался позвать его, но почему-то не смог вымолвить даже и одного слова. Тогда он подошел к спящему и легонько потряс его за плечо. Врач даже не пошевелился. Фельдшер стал трясти сильнее, но врач никак не реагировал. Более того, его тело показалось фельдшеру каким-то остекленевшим и безжизненным. Фельдшер замер в замешательстве, затем стал сильно трясти врача за плечо – так сильно, что ржавые пружины кровати заскрипели, – но врач никак не реагировал.
– Сеньор, проснитесь, – наконец-то проговорил фельдшер, однако не услышал от врача никакого ответа.
Вдруг фельдшер заметил под кроватью какое-то пятно. Точнее, не пятно, а маленькую лужицу с противоположной стороны кровати. Задрожав от страха, фельдшер схватил одеяло и рывком сорвал его с врача. Простынь, на которой лежал врач, была пропитана кровью, а горло врача – перерезано. Рана казалась настолько глубокой, что голова врача почти полностью отделилась от туловища. Фельдшер несколько секунд стоял неподвижно, не в силах оторвать взгляд от этого ужасного зрелища, затем его стошнило, и он, едва успев отпрянуть от кровати, начал блевать на пол.
Кое-как придя в себя, он побрел в комнату отдыха, чтобы сообщить о случившемся товарищу по смене. Он подумал, что нужно спуститься на первый этаж и позвонить в полицию, но ему показалось, что сил на это у него уже не хватит. Надзиратель – товарищ фельдшера по смене – лежал на стареньком топчане. Фельдшер, опасаясь неприятного сюрприза и здесь, не стал подходить близко к надзирателю, а от двери позвал его по имени.
– Антонио, проснись! – тихо окликнул он – так говорят, когда будят ребенка.
Надзиратель слегка приподнялся на топчане и, потерев ладонями глаза, сонным взглядом уставился на фельдшера, одежда которого была перепачкана кровью на рукавах, а ниже воротника виднелось большое желто-коричневое пятно.
– Что случилось? Зачем ты меня разбудил? Наша смена уже закончилась?
– Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.
Надзиратель сел на край топчана, зевнул и потянулся, чтобы прогнать сон, затем надел туфли и неохотно поплелся за фельдшером. В комнате дежурного врача, почувствовав сладковато-приторный запах крови, надзиратель вздрогнул, и его едва не стошнило. На кровати он увидел врача с почти отрезанной головой, выскочил в коридор и согнулся пополам, пытаясь подавить приступ тошноты.
– Загляни в палату номер сто три, – посоветовал фельдшер.
Надзиратель прошел десяток метров, отделявших одно помещение от другого, и заглянул в палату номер сто три через смотровое окошечко. К проводу электрической лампочки на потолке было подвешено тело. Лицо повешенного с пустыми глазницами распухло, и на нем застыло такое выражение, словно этот человек перед смертью перенес жуткие страдания. Пальцы покойника сжимали собственные кишки, которые свисали до самого пола, а на полу образовалась большая лужа крови.
– О Господи! Что это произошло с профессором фон Гумбольдтом?
– Я обнаружил его уже в таком вот состоянии. И как это он умудрился с собой такое сделать?
– Сам бы он этого сделать не смог. Наверное, какой-то псих выбрался из палаты и… Нужно поднять тревогу. Ты проверял остальные палаты?
– Мне оставалось проверить только две последние – сто пятую и сто седьмую.
В обеих палатах царила кромешная тьма: лампочки почему-то не горели. Надзиратель и фельдшер заглянули через смотровые окошечки в эти палаты, но не смогли в них ничего разглядеть. Надзиратель взял универсальный ключ, который носил на поясе, и открыл дверь палаты номер сто пять. В ноздри ударил резкий запах мочи и блевотины, но для этой больницы подобный запах не являлся чем-то необычным. Надзиратель сделал пару шагов внутрь, но тут же резко остановился. Воздух здесь имел какой-то странный запах, и надзиратель инстинктивно почувствовал, что ему и его товарищу нужно немедленно уйти отсюда и что дышать этим воздухом им ни в коем случае нельзя.
– Быстро уходи отсюда! – рявкнул надзиратель, однако фельдшер уже нащупал на стене выключатель и включил свет. В палате стало так ослепительно светло, что надзиратель с фельдшером невольно зажмурились. Открыв глаза через несколько секунд, они увидели профессора Франсуа Аруэ – тот сидел, заложив ногу за ногу. Его поза показалась бы абсолютно нормальной, если бы у него из ушей не торчали два огромных гвоздя. В руке профессор сжимал огромный молоток.
Надзиратель почувствовал, что у него начинает щипать в глазах и першить в горле. Он поспешно вытолкал фельдшера из палаты и, тоже выйдя из нее, закрыл дверь.
– Ты что, не чувствуешь запаха?
– Запаха? Какого?
Надзиратель удивленно посмотрел на фельдшера: лицо у того приобрело фиолетовый оттенок и стало каким-то опухшим. Он коснулся пальцами своего собственного – тоже начинающего опухать – лица и почувствовал, как его охватывает неудержимый гнев.
– Чертов идиот, ты его не чувствуешь? – заорал он, доставая из кармана складной нож, а фельдшер стоял неподвижно и таращился на надзирателя. – Смотри, у тебя что-то с лицом.
– Что?
Надзиратель раскрыл нож и, схватив пальцами фельдшера за щеку, отрезал от нее кусок плоти – до кости. Фельдшер, увидев в руке своего приятеля кровоточащую плоть, начал громко смеяться. Надзиратель отрезал новые куски плоти от лица фельдшера и делал это до тех пор, пока кожи на лице практически не осталось. Кровь стекала по белому халату фельдшера, образуя на полу большую лужу. Наконец фельдшер потерял сознание и повалился на пол.
