— Ты ждешь от нас признания? — спросил Варнава, с широко раскрытыми от ужаса глазами.
Они молча глядели друг на друга. И в наступившей тишине К. увидел все с невероятной отчетливостью: тонкие линии на Ольгиной шее, возвещавшие старение, и родимое пятно на ее щеке, и лицо Варнавы с мягкими чертами, уже начинающее дрябнуть, отчего он был похож на старого мальчика, и повисшую на нитке пуговицу его куртки. К. услышал тиканье часов, которого до сих пор не замечал, тихое потрескивание деревянных балок, по которым, наверное, бродила кошка, он ощутил запах тлена, которым веяло в этом доме, увидел обтрепанный подол Ольгиного платья, и ему показалось, что все шорохи, зримые образы и запахи существуют сами по себе, а не обитают под одной крышей.
— Уходи, — сказал Варнава. — Прошу тебя, уходи и никогда больше сюда не возвращайся.
И К. покинул их, как покинул Старосту и Фриду, и места, где ничто его не удерживало, и дороги, по которым прошел.
На улице пахло снегом и внезапно наставшими морозами, студеным воздухом ранних зимних сумерек. Никогда еще, за все время скитаний, не встречала К. такая неприязненная, такая ничего не обещающая весна. Раньше ты узнавал приход нового времени года по свету, подумал К., и по запаху. Лето пахло силой, зима - приятной усталостью, весна — беспокойством, а осень пахла сытостью, бьющей через край жизнью, изливающейся на землю пестрыми красками. Свет всегда вращал колесо времени. Огонь и нежность, иногда — спокойный самодостаточный блеск.
Некоторое время К. бесцельно бродил по округе, по местам, которые уже знал, или заглядывал в незнакомые уголки. Порой казалось, что за ним следит из окна какая-то тень, но когда он оглядывался, в окне никого не было видно. Тихо стояли дома вдоль пустой деревенской улицы. Дойдя до моста, К. остановился. Нигде весна не проявляла себя так рано, как на берегах ручьев. Ее приход был слышен в изменившемся журчании воды, весна окрашивала в более яркий цвет голые ветви, еще до того как на них появлялась первая зелень и повсюду властно вспыхивали краски. Стоя на берегу, К. долго смотрел на воду, которая текла мимо, словно времени не существовало, а была лишь бесконечность. Наконец он спустился по откосу и сел у самой воды.
Когда он снова поднялся наверх, полдень давно миновал. По деревенской улице навстречу ему бежала чем-то взволнованная Фрида.
— Где ты пропадал так долго? У Варнавы и его сестер ты провел чуть больше получаса, на дороге, ведущей к Замку, тебя тоже не видели.
— Я был у ручья, — ответил К. Фрида посмотрела на него недоверчиво. — Идем, покажу. — Взяв Фриду за руку, он пошел назад, к мосту.
Она не возражала, и все-таки К. почувствовал, что в душе она против. Спустя некоторое время Фрида не выдержала:
— Но раньше ты никогда не ходил к ручью!
— Никогда?
— Никогда!
— Ну и напрасно. — Он показал ей место, где сидел, и заговорил о рыбах, на которых смотрел с берега, о резвых пятнистых форелях. — Можно подумать, зима никогда не кончится, — сказал он, — однако рыба уже поднялась наверх, и тени сегодня не такие серые. Когда свет окрасит их лиловым, все сразу изменится. Но до того, конечно, будет еще сильный снегопад, и, может быть, не раз.
— Откуда ты все так хорошо знаешь? — усмехнулась Фрида.
— Но я же землемер, верно? — ответил К. — Тот, кто из года в год ходит по округе, измеряя земельные участки, видит не только свой аршин и треногу. Он видит землю, ее движение. Он слышит, как вздыхает земля и как молчит, он чует запах смерти и учится ненавидеть ее или любить.
Фрида рассеянно кивнула:
— Ну да, ты же городской. Ведь ты говорил, что приехал из города.
— Кажется, да.
— Кажется? — Фрида наклонилась над ручьем. — Не вижу никаких рыб.
— Они уплыли.
— И ты здесь сидел? На снегу? Господи, а вдруг ты простудился? На тебе только плащ. Смотри, береги плащ, взамен ничего нет.
— Взамен никогда ничего не бывает, — заметил К. и отстранился от Фриды, начавшей отряхивать его накидку. — Перестань! Я рассказываю тебе о первых приметах весны, о том, как ее узнать, вопреки мнению Деревни и крестьянским предрассудкам, а ты тут отряхиваешь меня, как нянька или всполошившаяся служанка.
— Да ведь вещи взяты взаймы, — упрямо возразила Фрида. — А к нянькам и служанкам не следует относиться пренебрежительно.
— Да, конечно, не следует. — К. вдруг, резко повернувшись, сбежал вниз по откосу и быстро пошел над самой водой вверх по течению ручья. Фрида, подобрав подол, пустилась вдогонку по берегу, но бежала она медленнее, чем К., который, казалось, совсем не замечал, что снова и снова проваливается одной ногой в воду. Наконец Фрида остановилась.
— Постой! — крикнула она, — Да постой же! Обед уже готов, тебя ждут!
Но К. убегал все дальше, пока Фрида не потеряла его из виду. Вскоре он перестал слышать и ее голос. Выше моста он вскарабкался наверх по откосу и побежал дальше по дороге.
Он бежал, и в его мыслях бежали, не разбирая дороги, предметы, времена, все, чего он не понимал. Он бежал и бежал, ноги несли его с удивительной, небывалой легкостью, как будто земля отталкивала его, а воздух подхватывал и не давал упасть. Он бежал вдоль ручья, потом повернул назад, снова оказался у моста и побежал дальше, мимо дома Старосты, мимо школы, слыша только шум своих шагов и дыхания, гудевший в мозгу. Над Замковой горой сгрудились всклокоченные снеговые тучи, К. мельком посмотрел на них, не останавливаясь, он бежал, согнув в локтях руки, слегка взмахивая ими, лишь невысоко поднимая ноги, бежал как во сне, словно вся его жизнь, всякая его мысль и всякое чувство обратились в этот бег. Он добежал почти до дома Варнавы. Лишь тогда он остановился и лишь тогда заметил, что задыхается, в легких кололо, он жадно глотал воздух раскрытым ртом.
Приди в себя, подумал он, бегуны — это посыльные, а тебе нечего передать людям, разве что вопрос, который имеет значение только для тебя. Это не вопрос, который отец задает сыну, напротив, это вопрос сына отцу, слуги — господину, червя — подошве, которая его раздавит. Безусловно, это не какой-то пустяковый вопрос, но для других людей он не имеет значения.
«Приди в себя, — мысленно повторил он еще раз. — Ты не посыльный». Но затем он подумал, что посыльные, наверное, передают людям вопросы других людей, и он, сам ничего не предпринимая, совершенно ненамеренно оказался, быть может, в роли посыльного, принесшего послание, о котором сам он ничего не знал, о значении которого едва догадывался. Он поднял голову. По небу ползли темные снеговые тучи. К. глядел на них до тех пор, пока небо не заволокло полностью. Тогда он повернул назад и теперь уже неторопливо зашагал к постоялому двору «У моста». Он весь взмок и тяжело дышал, однако усталость была приятной. Мысль о том, что он оказался способным на столь большую затрату сил, преисполнила его удовлетворением, и еще большее удовлетворение он почувствовал, подумав о том, что если бы не бежал по кругу, а пошел прямо, то добрался бы до Замка.
