Однако если подумать, то не мне об этом судить, я не могу говорить о том, чего не знаю. Да и стоит оглянуться вокруг, как я увижу, что каждый день здороваюсь с целой кучей сладострастников. Взять хоть соседей, и уже будет предостаточно. Делию, к примеру. По-моему, один только муж не знает, что она спит с половиной города. Теперь вот с Эктором – юноше путаться с замужней женщиной!
Но что же я такое сегодня пишу? Сплетни чистейшей воды. Хватит, если путного сказать нечего, лучше уж помолчать. И скверно, что я взялась их судить, да-да, очень скверно; чтобы судить их, я должна быть такой же, как они, то есть здоровой. В сладострастии есть, наверное, что-то ужасно притягательное для людей с хорошим здоровьем, я даже толком не знаю, что означает «сладострастие», – скорее всего то, что чувствуешь, когда кровь бурлит, когда у тебя нет астмы и ты хорошо питаешься, особенно ешь много мяса и фруктов, а это самые дорогие продукты.
Буквально невозможно высунуть нос на улицу, ветер с пылью не дают пройти и двух кварталов до кино. Моя любимая пословица «нет худа без добра». Зато сэкономлю двадцать сентаво на билете. Я люблю эту пословицу потому, что ею можно пользоваться всегда, в зависимости от обстоятельств. Из-за астмы я никогда не поплыла бы на «Титанике», в море от густого тумана бронхи увлажняются. Бронхи у меня, наверное, не лучше бумажных, промокшая бумага расползается на куски – только тронь. Да и не будь я астматичкой, с моими средствами я бы тоже не попала на «Титаник». Так что мне вдвойне повезло. Сегодня – единственный день недели, когда после обеда у меня нет учеников, и я решила отвлечься от астмы и почитать словарь, сперва думала начать «Волшебную гору», которую принес Тото, но меня угнетает одна лишь мысль приниматься за такой толстый роман. Ученики и так требуют от меня немало сил, чтобы еще разбазаривать их на чтение романов.
Кстати, о словаре, там есть одно иностранное слово, которое я всегда инстинктивно отвергала. Как можно отвергать слово, не зная его значения? Со мной это случалось не раз. Правда, слово «вилиса» встречается в таком известном балете, как «Жизель», но я всегда избегала читать либретто, что-то настораживало меня в «Жизели», я знала только, что Жизель была вилисой.
Сегодня я наконец узнала. Вилисы – это просто девушки, покончившие с собой и обитающие после смерти в лесах, где они танцуют всю ночь напролет, взявшись за руки, чтобы не потеряться, повторяя па за своей повелительницей, которая следит, чтобы несчастные не сбежали с каким-нибудь пастухом, заблудившимся в чаще, и потому придумывает все более изнурительные фигуры, заставляет всех вилис танцевать, пока те не выбьются из сил. На заре они растворяются в воздухе и лишь с наступлением ночи при свете луны вновь обретают телесность.
Вот уж судьба, но как я, не зная значения, отвергла слово? Внутренний голос подсказывал, что мне не следует выяснять его смысл.
Но «нет худа без добра», сегодня ночью, когда придет удушье и я не смогу уснуть, ворочаясь в постели, я буду меньше думать о том, что во дворе над умывальником, на зеркальной полочке, за куском мыла лежит лезвие для бритья, и хоть оно притупилось оттого, что я несколько раз выбривала им ноги, так вот, хоть оно и притупилось, но им еще можно вскрыть вены и покончить с удушьем и бессонницей. Только не стоит. И я буду меньше думать о лезвии, вспоминая о вилисах, ведь что-то должно быть и от правды в этой легенде. Не хочу уходить в иной мир, чтобы опять страдать.
Не знаю, может, из-за астмы повелительница вилис сжалится надо мной и не заставит танцевать, к тому же я такая красотка, что она поймет: ни один пастух на меня не покусится, и разрешит сесть в уголке, а не выписывать все эти пируэты. А, я знаю: она заставит меня аккомпанировать танцующим вилисам на пианино.
Ночью приходит расплата за то, что делаешь днем. Сегодня я, похоже, буду спать плохо. А все потому, что выходила на улицу в такой ветер: утром наспех умылась под краном и после обеда быстро вымыла посуду. Ветер с пылью раздражает дыхательные пути, и ты часами ворочаешься в кровати, пока не отпустит грудь. Но, наверное, хуже всего при моей болезни – это когда ты проспишь три-четыре часа, да еще раскрывшись, если нечаянно съехало одеяло, и вдруг проснешься от удушья на рассвете и больше не можешь заснуть. У меня так бывало прошлой зимой. Сейчас хоть жаровня стоит возле двери, и воздух прогревается, едва попав в комнату, а жаровня не угасает всю ночь, потому что сквозняк из дверных щелей постоянно раздувает уголья. Мама раньше упорно ставила жаровню у кровати, и огонь угасал в два или три ночи. Не знаю почему, но я решительно предпочитаю засыпать не сразу (грудь закладывает, и с трудом проходит свистящая струйка воздуха), чем уснуть тут же и немного поспать, а потом проснуться на рассвете (так и хочется помочь струйке воздуха дойти до легких) уже без всякой надежды, что придет сон.
Давно я так не спорила, как в тот раз. Обычно тщеславные люди злятся, что их переспорили, но иногда я не могу сдержаться.
Дело было на днях, и Тото начал с того, что заговорил о простом человеке, трудяге, который даже не догадывается о нелепости собственной жизни, он ест и спит, чтобы работать с утра до ночи, и работает, чтобы платить за пищу и дом, в котором спит, и таким образом порочный круг замыкается. Я впервые собралась с духом и сказала ему, что охотно вышла бы замуж за такого человека, ибо простота – основа счастья, и жить лучше всего рядом с тем, кто счастлив.
Это его не убедило, и тогда я добавила, что, на мой скромный взгляд, сила заключается в том, чтобы жить не думая. Он спросил, почему же я сама не перестану думать, и пришлось ответить, что, к сожалению, это от меня не зависит и что простота в человеке – благословение свыше, которое не всем нам даровано.
Его следующим доводом было, что сильный и простой – разные вещи. Не моргнув глазом, он заявил следующее:
«Я сильный, сильнее глупца, потому что мыслю», ведь силен тот, кто мыслит и умеет за себя постоять.
Я возразила, что чем больше человек думает, тем больше слабеет, его мучают вопросы без ответа, и в итоге он кончает жизнь самоубийством, как философ Шопенгауэр и другие.
На это он несколько минут не мог ничего ответить, заметался, точно раненый зверь, хотя и старался не показывать виду. Он все молчал, и я стала говорить дальше, особенно о том, как трудно живется на свете умному человеку, окруженному массой загадок, для глупца же, благословенного Богом, все очень просто: работать, есть, спать и размножаться. Да и женщине легче, она выходит замуж за глупца и укрывается за его спиной.
Тото снова перешел в атаку и спросил, с чего я взяла, будто Бог благословляет глупцов, а главное – почему я так уверена в существовании Бога.
В ответ я привела католический аргумент, а именно что бытие Бога открывается нам в акте веры, которая слепа и чужда рациональному.
Тогда он спросил, что бы я делала, потеряв веру в Бога, и я ответила, что в этом случае лишила бы себя жизни. Тут он заключил, что мысль о Боге нужна мне, чтобы отметать мысль о самоубийстве. В ответ я сказала, что вера есть интуитивное постижение Бога, а интуиция необъяснима.
