Перед начальной школой Маркони находится обсаженная деревьями площадка, стоят ки оск-мороженое с закрытой железной ставней и маленький фонтан.
Я чувствовала себя настолько усталой, что растянулась на скамейке, как бомж, уставившись покрасневшим глазом в затянутое и бесцветное небо, похожее на плитку молочного шоколада.
— С вами все в порядке? — Голос Алессандро Даци вывел меня из оцепенения.
Я села, чтобы освободить ему место. Он продолжал стоять, как столб, не говоря ни слова, но в конце концов сел.
— Вы знаете, я транжир. Только что потратил астрономическую сумму за эту пару ботинок.
Несколько секунд мы оба рассматривали его ботинки.
— Вы должны простить меня… за ту идиотскую драку. Я был пьян.
— Что ж, у вас был хороший повод напиться.
— Ах да, Анджела, — театрально вздохнул он. — Посмотрите туда, — добавил он, показывая на клен, — деревья сбрасывают свой наряд зимой и вновь одеваются летом. Мы делаем с точностью наоборот. Вы об этом никогда не думали?
Я закурила.
— Я здесь для того, чтобы говорить не о природе, Даци, а о Донателле Верце, или Латтиче, если хотите. Под какой фамилией вы ее знали?
Он снял меховые перчатки.
— Что вы хотите знать?
— Все.
— Это так банально…
— Обожаю все банальное.
— Ладно. — Он опять вздохнул. — Я обратил на нее внимание в тренажерном зале: она работала со снарядами. У нее была идеальная фигура. Мы поболтали около автомата с напитками, а полчаса спустя уже занимались другой гимнастикой в моей спальне. Отлично потрахались. Только и всего.
— Да, только и всего. А теперь она мертва.
— Я уже сказал то, что знал, полицейскому, который меня допрашивал. Вас интересует это дело?
Ватага детей выбежала из школы на улицу, где их уже ждали родители с усталыми лицами и двойной ряд машин.
— Не спрашивайте меня, знал ли я эту женщину. Я выдумываю себе всякие любовные истории, все из-за моего тщеславия, ненавижу пустую постель.
Я смотрела на тлеющий на земле окурок, все еще не решаясь придавить его каблуком. Потом встала и пошла прочь. Позади меня раздался голос Даци:
— Куда вы? Подождите. Мне еще надо заплатить вам за…
Решение сделать массаж пронеслось в голове с молниеносной быстротой. Рядом с агентством расположен косметический центр; я часто прохожу мимо него с чувством собственного превосходства, но теперь решила, что пора восстановить свое здоровье.
Девушку, которую мне назначили, звали Роберта. У нее была приятная внешность, сильный сицилийский акцент и черные, небрежно собранные в хвост волосы.
Она попросила меня раздеться и лечь на топчан. Закрыв глаза, я ощущала ее маслянистые руки, которые с силой распрямляли мое скрюченное тело. Время от времени она прекращала пытки, чтобы убрать локтем пот со лба. Наконец Роберта прервала молчание и стала рассказывать, что замужем уже три месяца и что ее муж, как и она, родом из Палермо и работает каменщиком. Потом она задала вопрос, которого я боялась: «Вы замужем?»
Видимо, ложь ее успокоила, она улыбнулась мне, не переставая массажировать.
— Сюда, — сообщила она конфиденциальным тоном, — приходит столько незамужних женщин, без детей. Они не знают, чем занять время и с кем поговорить… Мне думается, это несчастные женщины.
Я лежала с закрытыми глазами, не участвуя в разговоре, довольная тем, что выдумала себе другую жизнь, чтобы не разочаровывать Роберту. Я размышляла о Донателле Верце, о ее пролетевших в наслаждениях сорока годах, о полных пакетах одежды, с которыми она выходила из модных магазинов, об эйфории ее нового статуса независимой женщины, не уступавшей депрессии и ни о чем не жалевшей. Но девушке-массажистке я ничего не сказала о Донателле, чтобы не услышать в ответ, что та заслужила такой конец.
Роберта объяснила мне, что видимых результатов можно добиться не меньше чем через двадцать сеансов. Поблагодарив за совет, я пообещала подумать над этим.
Охота за дезертиром
Вы должны мне найти его, вам понятно?
Найти мне его! Вам придется поехать в Больцано и привезти его сюда, домой, живою или мертвого!
Сумасшедшую, которая сидела переломной, звали Джермана Бонини, ей было пятьдесят пять лет и говорила она пронзительным, как у рыночного торговца, голосом. Меня обескураживало постоянно меняющееся выражение лица этой женщины. Она сидела на краю кресла, ее короткие и тяжелые ноги не находили себе места: она то и дело клала ногу на ногу и дьявольски улыбалась. Обычная история: муж сбежал с другой женщиной на двадцать лет моложе и оставил ее один на один с баром, долгами и детьми.
У нее была ширококостная фигура, обвислые щеки и подведенные помадой губы сердечком. Всем своим видом она внушала робость, в том смысле, что точно знала, зачем она здесь и чего ждет от меня.
Я всегда испытывала определенную симпатию к женщинам-борцам, вооруженным волей, дурным вкусом и плюющим на чье-либо мн ение. Своего рода истеричные бунтарки, которые вопят о своем чувстве собственничества и при необходимости защищаются довольно вульгарно и решительно.
— Я бы сама поехала в Больцано, если бы не бар и трое детей на моей шее! Я — нацистка! Так меня называет мой мухе. Какое же я ему одолжение сделала, что позволила жениться на такой, как я! Которая всем занимается, решает все проблемы, воспитывает детей с помощью оплеух, но полезных оплеух! А он тем временем всегда где-то болтается, или играет в карты с клиентами, или волочится за какой-нибудь местной богатенькой дамочкой, хорошо, если только помогает поднести ей пакеты с покупками!
— Я могу попробовать, хотя не гарантирую, что… — проканючила я низким голосом.
— Если вы еще его приведете, — она заскрежетала зубами, говоря о муже как о потерявшейся собаке, — уверяю вас, получите высокое вознаграждение! — Поправив волосы, она вздохнула. — Я познакомилась с ним, когда была фольклорной певицей, пела филуцци. Знаете, в чем прелесть, когда выходишь замуж за ровесника? Что вы растете на одних и тех же песнях, а это вещи, которые невозможно передать. Корни, ценности, называйте это как хотите.
Мне не хотелось с ней спорить.
— Почему вы бросили петь?
— Милая моя, когда ты молода, то еще можешь делать некоторые вещи: мотаться с оркестром с праздника газеты «Унита» куда-то еще, на море, по танцплощадкам, но когда появляются дети…
— Понятно.
— Я была родной сестрой владельца оркестра Манни ди Будрио, и все капельмейстеры волочились за мной. Вальтер в молодости был силен как бык и обаятелен, хотя и нагловат. Короче, я вышла за него замуж и сделала его менеджером оркестра. Когда родились дети, мы купили бар, где играла музыка — польки и мазурки. Что мы могли поделать? Пятнадцать лет все шло хорошо, потом прошел слух, что он завел любовницу. У меня в глазах потемнело. Я ему так смачно харкнула в лицо, прямо при всех. В общем, вернула его. Но на этот раз он ушел ночью, а я пью снотворное, поэтому ничего не слышала… — Она вынула из сумки лист бумаги и помахала им у меня перед носом — Это черновик письма… — Она начала читать: — «Лили, дорогая, ты слишком жгучее солнце, которое сжигает старую траву, бутылка шампанского в серебряном ведерке, золотой фитиль, поджигающий мой вулкан…» — Она скомкала листок. — Видели, какой поэт? В шестьдесят лет он бросает нас на погибель ради той! Как мы это называем, — сенильная деменция, старческое слабоумие?
