У нее были короткие, белоснежные волосы, длинный заостренный нос, маленький рот и морщинистое лицо с черными горящими и колючими, не затуманенными старостью глазами. Несмотря на свои семьдесят лет, она сохраняла осанку.
Тетя жила с тремя ленивыми и толстенными кошками, она никогда не была замужем, и ни мне, ни моей сестре совсем не нравилась. Мама считала ее холодной, практичной и властной; когда тетя открывала маме дверь, то прятала руки за спину, нервно щелкая костяшками пальцев.
Лидия Кантини осуждала мою мать за попустительское воспитание моей сестры. «С этой девочкой нельзя быть бесхребетной», — гов орила она и предлагала отправить сестру в пансион для монахинь, чтобы спасти маленькую домашнюю оригиналку. На диалектные выражения, которыми тетя приправляла свои речи, мама отвечала фразами типа «Mais с*est гаге folicI», чтобы подчеркнуть разницу между ней, женщиной образованной, которая по-французски читала романы Франсуазы Саган, и тетей, которая отвечала на эти выпады на иностранном языке язвительной усмешкой и осуждающим вздохом.
Пока я звонила в дверь — вчера я предупредила ее о своем приходе — у меня перед глазами стояла моя мать, которая с непроницаемым выражением смотрела на тетю и мягкими и грациозными движениями руки успокаивала Аду, что вся эта история с пансионом всего лишь невинная bontadey прихоть старой девы.
В небольшой гостиной все было аккуратно и чисто; на кожаном кресле спали две кошки, а третья, черная, проследовала с голодным мяуканьем за тетей на кухню.
— Я приготовила чай, — долетел до меня высокий голос тети.
Я села на диван с жесткой спинкой, зачехленный в цветастую ткань, покрытую кошачьей шерстью. В приоткрытом окне ветер раздувал шторы; чтобы окончательно не замерзнуть, я решила не снимать куртку.
Тетя поставила на круглый стол поднос с двумя полными до самых краев чашками с какой-то желтоватой бурдой, сахарницу и блюдо с твердым и сухим на вид печеньем. На ореховом комоде, рядом с фотографией моего отца в форме, стояло фото моей сестры, сидящей верхом на своем любимом белом Пьяджо.
— Она привязалась к этому мотороллеру, как к собаке. Помнишь, сколько она плакала, когда его украли? — произнесла тетя, проследив за моим взглядом.
— Тетя, ты случайно не сохранила вещи Ады?
Она с удивлением приподняла редкие брови.
— Если не боишься мышей, то в подвале что-то должно быть. Но сначала выпей чай.
Я молча глотнула безвкусный напиток.
— В чем дело? Тебя что-то беспокоит? — Она изучающе посмотрела на меня. — Что за глупая затея открыть это никчемное агентства.
— Ладно, спущусь в подвал, — ответила я.
Что-то пробормотав, она протянула мне ключи.
В ноздри сильно ударило ядовитой вонючей гадостью; я щелкнула выключателем меня больше пугали тараканы, чем мыши. Тетя сказала, что под клеткой для канареек, рядом с проржавевшим креслом на колесиках, стоят коробки с одеждой и всякой всячиной. Переставив батарею бутылок, надувной плавательный матрац и древние шляпки, наткнулась на длинную и прямоугольную знакомую жестяную коробку. Я открыла ее.
Предметы носят конкретные воспоминания, и память, которую ты потеряла или тебе кажется, что потеряла, застает тебя врасплох. Достаточно было увидеть кошелек от Кен Скотта, чтобы снова оказаться на рынке Пьяццола с Адой.
Март 1979-го. Днем раньше я пошла на дискуссию по Вьетнаму со своими дружками из Молодежной федерации молодых коммунистов, а Ада во Дворце съездов смотрела пьесу Ионеску «Стулья» и там встретила девицу, которая посещала курс актерского мастерства и декламации. И пока она примеряла крркевные блузки, ожерелья и жилетки с лотков, все говорила: «Джорджиа, как бы мне хотелось играть в спектакле!»
Я вынула из жестяной коробки ее школьную фотографию: она улыбалась, стоя в обнимку с худым очкариком Открытка из Монтероссо. Она ездила туда на экскурсию с классом, и, пока они ехали семнадцать километров по улице Любви, одна школьная подруга видела, как она целовалась с Мази, учителем по естествознанию. Мой отец, к счастью, не знал об этом.
А вот и он — «Эродзеро», диск Ренато Дзеро. Она сходила по нему с ума. Я ставила «Генезис», но она снимала диск. «Мышонок!» — подшучивала я над ней.
Фотографии во время поездки на Мальту летом 1980-го. Она лежала на раскаленном пляже острова Гоцо.
Косынка от Роберты ди Камерино в черно-желтую клетку.
Листок с текстом песни Антонелла Вендитти «Roma Capoccia».
Первые три страницы романа, который она начала писать под названием «Логово моего Я».
Партитура «Прелюдии» Рахманинова.
Фотография трехлетнего ребенка, у которого Ада была некоторое время сиделкой.
Афиша фильма «Suspiria» Дарио Ардженто. Мы смотрели его вместе, и у Ады случился, или она притворилась, обморок, который привлек внимание служителя и директора кинотеатра.
Ей нравились фильмы ужасов. Я помню, как она возбуждалась на фильмах «Кот с нефритовыми глазами» или «Кэрри, взгляд Сатаны». Ей нравились типы на голубых мотороллерах «Вес-па». Она любила затянуться сигаретой с травкой. Она обожала пиццу «Альтеро» и мороженое «Пино». Она никогда не толстела.
Пыльный учебник латинского языка, который ей пришлось пересдавать в сентябре…
Я снова все убрала в жестяную коробку.
— Нашла что-нибудь?
Тетя Лидия в кресле с пледом на коленях поглаживала страдающую от артрита ногу:
— Какая мука…
Я села на диван между подушкой и бело-серой кошкой. Чихнула и вспомнила о своей аллергии.
— Твоя сестра всегда говорила, что ее никто не любит. Боже, как ей нравилось разыгрывать из себя жертву…
Обиженно склонив голову набок и положив руки на колени, я ждала момента, чтобы встать и уйти.
— «Думай, думай!» — всегда повторял ей твой отец. Но она не слушалась, все как у животных, инстинктивно. — Тетя взяла на руки кошку. — Ты была другой.
— Какой другой? — спросила я, втягивая голову в плечи.
Она засмеялась и почесала выдвинутый подбородок.
— Ты не из мира сказок.
— То есть?
Она перестала улыбаться.
— Ты умела сдерживать собственные чувства.
Тетя Лидия — женщина, которой никто не осмеливался перечить.
Испугавшись, что разговор перейдет от Ады к моей матери, я поблагодарила ее за чай и сказала, что в агентстве меня ждет работа.
— Извини, что не провожаю тебя до двери, эта влажность…
— Тебе не стоит сидеть с выключенным отоплением и открытым окном.
— Холод тонизирует.
Подойдя к ней, я нагнулась, и она чмокнула меня влажными губами в лоб.
— Приходи, можешь с отцом… Я тихо закрыла за собой дверь.
