С поля доносились крики болельщиков и звон цепей ограждения.
Тот спустила воду.
— Но зато тогда можно краситься! — сказала она. — Дороти говорит, можно делать много всего, когда ты станешь старше — например, когда тебе будет четырнадцать. А когда начинаются месячные, ты становишься старше, верно? Можно краситься, гулять с мальчиками и так далее. Наверное, даже можно жить отдельно от родителей…
Стейси видела снизу туфли Тот. На ее носках розовая резинка. Красиво!
— Я не хочу жить отдельно от родителей, — сказала она. — И не хочу, чтобы мальчишки совали в меня свои штуковины. Никогда не буду этим заниматься! Я уже решила. — У Тот красивые носки, но ей такие не нужны.
— Придется. — Тот стала завязывать шнурки. — Потому что природа и… Бог, и все такое.
— Не буду, и все. Отныне, вот с этой минуты, я мальчик!
Тот перестала завязывать шнурки.
— Как же тебя в таком случае зовут?
— Роджер.
— В честь Роджера-Доджера из рекламы?
— Нет. В честь нашего пса.
— Нельзя давать имя в честь собаки.
— Почему? Я люблю нашего пса, — возразила Стейси. Она вспомнила, как Роджер лижет свои гениталии и как ее отец и мистер О'Фланнери говорили: жаль, что они — не Роджер.
— Ну а представь, твой отец идет гулять с собакой и зовет: «Роджер, гулять!» Ты решишь, что он к тебе обращается.
Да, согласилась Стейси, в том-то и трудность. Правда, ее отец никогда не гулял с Роджером.
— А если он скажет: «Роджер, слезь с дивана» или «Роджер, ты навалил кучу на траве!».
Стейси фыркнула, представив себе эту сцену, и они обе захихикали.
Тот первой перестала смеяться и заговорила гнусавым голосом, как будто у нее насморк:
— Может, Дэвид?
— Дэвид?
— В честь Дэвида Эссекса. Или Дэвида Боуи.[10]
Дэвид — красивое имя. Ее двоюродного брата зовут Дэвид. У него зеленые глаза, и он живет в Гринстеде. Прошлым летом они ездили к ним в гости. Тогда ее родители, тетя Норма и дядя Джо пошли в паб. Дэвид запер младших сестренок в кухне, и они со Стейси играли в гостиной «в доктора». С тех пор она была в него влюблена. Она знала, что любит, потому что всякий раз, как она его видела, ей делалось внутри жарко, как будто она переела куриной запеканки.
— Ну ладно, пусть будет Дэвид. — Стейси надела трусы.
— Дэвид! — сказала Тот.
— Что?
— Помнишь, ты говорил, что с этой минуты ты — мальчик?
— Ага, — ответила Стейси, дергая за цепочку слива.
— Так вот, сейчас тебе нельзя.
— Почему?
— Потому, что ты в юбке.
Стейси посмотрела на юбку, задравшуюся до пояса.
— Значит, с завтрашнего дня, — сказала она. — Хочешь кое-что посмотреть? — Она встала на унитаз и заглянула в соседнюю кабинку.
Тот кивнула. Стейси расстегнула блузку и показала ей свою грудь, затянутую оранжево-розовой повязкой.
Тот в ужасе приложила ладошки ко рту:
— Стейси, ты что, порезала сиськи?
— Я Дэвид! — напомнила Стейси. — Нет, я просто их перевязала.
— Зачем?
Она снова застегнула блузку.
— Потому что у мальчиков сиськи не растут.
— У меня тоже не растут, — возразила Тот.
— Потому что тебе всего восемь лет, а мне десять и я ширококостная. — Стейси спрыгнула с унитаза и еще раз спустила воду. — Так делают лесбиянки, я по телику видела.
Тот крикнула, перекрывая шум льющейся воды:
— Но ты ведь не лесбиян, правда, Дэвид?
— Нет, не будь дурочкой. Я мальчик.
Субботним вечером Стейси с отцом сидели на диване и смотрели по телевизору матч дня. Мама в нише эркера шила на ножной швейной машинке. Стейси сунула ноги в отцовские тапки — клетчатые и очень старые. Ей нравилось их носить; сквозь тонкие носки она ощущала резину подошвы. Стейси сравнила свою руку и папину. У него рука была мускулистая и волосатая. Даже на тыльной стороне ладоней у него росли волоски. Отец осушил банку с пивом и рыгнул.
— Не было вне игры, судью на мыло! — Он смял банку и бросил ее на пол сбоку от дивана. Пес понюхал банку, лизнул ковер и снова заснул. — Господи! Видела, Пат? — Мама не ответила. — Поганый судьишка показал «вне игры»! Даже Стейси судила бы лучше, чем этот ублюдок!
Стейси улыбнулась и пошевелила пальцами ног в клетчатых тапках. Отец почесал живот и снова рыгнул. Стейси тоже с довольным видом стала чесать свой живот. Отец засмеялся и взъерошил ей волосы. Стейси нравилось, когда он так делал. Тогда ей казалось, что она не такая, как все.
Пулеметные очереди швейной машинки перекрывали шум на футбольном поле. Отец нагнулся к телевизору и сделал звук погромче.
— Что ты там шьешь, Пат? — спросил он, не отрывая взгляда от телеэкрана.
— Платье для Стейси.
Она посмотрела на розовую ткань, ползущую под иголкой швейной машинки. Ткань была блестящая, но Стейси заранее знала, что платье будет кусаться.
Мать продолжала:
— Не хочу, чтобы на шестнадцатилетии Джанин Стейси ходила в старье. Особенно при девочках Нормы, которые выглядят так, словно только что сошли со страниц каталога Лоры Эшли.
Мать снова застрекотала на швейной машинке.
— Пат, — сказал отец, — из-за тебя телевизора не слышно! Ты не можешь шить это проклятое платье на кухне?
— Проклятое платье, — сквозь зубы прошептала Стейси.
Она оказалась права. Платье кусалось.
— Не буду я его носить! Дурацкое платье!
Мать шлепнула ее по ноге:
— Кончай дурить! Примерь. Мне нужно подрубить подол.
Стейси бросилась навзничь на кровать и вытянула руки и ноги в стороны, как морская звезда. Ноги она раздвинула шире; одной уперлась в стену, другой — в прикроватную тумбочку. Как Барби.
— Вставай сейчас же, слышишь? Считаю до трех, не примеришь платье — в следующем месяце не видать тебе карманных денег!
Целый месяц? Ей столько всего нужно! Ей нужны брюки. Ей нужна… пена для бритья. Стейси села.
— Я не могу его носить! Ты не понимаешь. Я больше не могу носить платья.
Мать помрачнела:
— Мне плевать, какая на этой неделе мода. Я сшила тебе платье, ты будешь его носить, и точка! И хватит спорить.
