Книга Послевкусие - Мередит Милети

Письмо было написано еще до того, как до Мэри Энн добрался Итан Бауман.

Копию этого письма Итан получил с посыльным сегодня рано утром, после чего — весьма кстати! — последовал звонок от Джейка и Николь, которые сообщили, в каком состоянии нашли вчера вечером свой черный кожаный диван. К заявлению Итана прилагается запись его последующего телефонного разговора с Мэри Энн (вещественное доказательство В), в котором она подтверждает, что преследование Николь «согласуется с вышеописанным поведением». Далее Мэри Энн заявляет, что мое психологическое состояние представляет «значительную опасность для вышеупомянутых потерпевших». Не знаю, действительно ли так говорила Мэри Энн, или же это, как и тактика Итана во время переговоров о «Граппе», лишь хитроумная игра с истиной в стиле эпохи рококо.

В качестве улики приводится нож для разрезания бумаги, изъятый из кабинета, и термометр для мяса, который Паоло услужливо передал полиции после того, как я забыла его забрать. В своем заявлении Итан требует моего немедленного ареста за нарушение правил освобождения под залог.

Джерри успел добраться до «Граппы» перед самым приездом шерифа, чтобы спасти меня от позора повторного публичного ареста.

— В таких делах, когда речь идет о непосредственной угрозе, сначала производится арест, и только потом начинаются слушания в суде. Когда сегодня утром я узнал об этом заявлении, то сразу позвонил своему другу, который работает в офисе шерифа, и попросил позволить тебе самой явиться в полицию. Тебя будут ждать до двух часов дня. Если ты явишься добровольно, это поможет нам снизить величину залога.

— Джерри, как такое случилось? И что мне делать с Хлоей?

— В суде нас ждет мой партнер Мартин. Он уже работает над встречным заявлением. Если ты явишься добровольно и все пойдет так, как я задумал, мы сможем освободить тебя под залог и к обеду ты вернешься домой.

Когда мы сидим на заднем сиденье «линкольна», присланного за мной фирмой Джерри, он наливает мне и себе шотландского виски.

— Выпей. Я помогу все уладить, — говорит он, протягивая мне хрустальный стакан, после чего залпом выпивает свою порцию.

Все уладить поможет только массовая лоботомия, ибо, когда я прибываю в суд — уже во второй раз за последние три месяца, — у меня берут отпечатки пальцев, фотографируют и просят оставить залог, который мне позволено внести, но с условием: не подходить ближе чем на двести ярдов к Джейку, Николь, их жилищу или их месту работы. Меня отлучают от собственного ресторана до повторных слушаний дела, которые назначены на двадцать третье декабря.

В течение последующих трех недель партнер Джерри, Мартин, адвокат по уголовным делам, который взялся меня защищать, регулярно звонит и перечисляет, что мне необходимо сделать, чтобы помочь самой себе. Одной из моих главных задач является поиск свидетелей, которые охотно подтвердят, что я абсолютно нормальная женщина, добрая, дружелюбная, хорошая мать. Я попросила Ренату и Хоуп; кроме того, к моему удивлению и радости, Тони сам вызвался свидетельствовать в мою пользу — рискованный шаг с его стороны, учитывая, что выступать против Джейка и уж тем более в чем-то его обвинять — значит ставить под удар свою карьеру и материальное благополучие. Растроганная, я звоню Тони и говорю, что не приму его жертвы, пусть лучше не ввязывается в это дело.

Вчера я получила новое задание, к выполнению которого еще не приступала: найти свидетеля в яслях Хлои, способного подтвердить, что я прекрасная мать. Почти весь вчерашний день меня терзали сомнения, но, поскольку моя команда законников убедила меня в серьезности выдвинутых обвинений, я решила найти свидетеля. И мысли об этом отвратительном задании не дают мне уснуть и заставляют заливаться слезами в предрассветном сумраке в ожидании семи часов утра, когда в ясли должна прийти Люси. Я возьму себя в руки, твердым голосом расскажу ей свою печальную историю и уговорю помочь мне. Наверное, это стыдно, но сейчас стыд кажется мне каким-то далеким и непонятным чувством, роскошью, которую я не могу себе позволить.

Мартин сказал, что нам фактически нечем опровергнуть выдвинутые обвинения: я не могу отрицать, что угрожала убить Джейка и Николь, а нож для разрезания бумаги сплошь в моих отпечатках. Мы будем держаться «nolo contendere» — не станем оспаривать обвинение, но будем настаивать на том, что, несмотря на формальную угрозу насилия, действительной угрозы для Джейка и Николь я не представляла. Кроме того, мы должны убедить суд, что и в дальнейшем я не буду представлять для них ни малейшей угрозы. Мартин и Джерри убеждают меня согласиться на добровольное изгнание, чтобы я покинула Нью-Йорк как минимум на полгода. Они уверяют, что у меня два пути: отправиться либо в тюрьму, либо в Питсбург. Будет лучше, если я выберу последнее.

Мне не нравится Мартин; не знаю, можно ли ему доверять. Самое утешительное из всего, что он сказал: я получу — в том случае, если мы проиграем процесс, — «самый маленький срок с весьма сносными условиями содержания». Хорошо ему говорить. Он привык иметь дело с клиентами, которые получают направление в «большой дом» на сроки, исчисляемые десятилетиями, и отбывают их в оранжевой робе и башмаках на резиновой подошве, но для меня это слабое утешение. Джерри, с другой стороны, настроен более оптимистично: он говорит, что суд, скорее всего, вынесет мне приговор с отсрочкой, особенно если принять во внимание мое добровольное изгнание. Но после провала дела с «Граппой» я не слишком склонна доверять и ему.

Возможно, я уже начала смиряться с неизбежным. Если мне повезет и меня не отправят в тюрьму, я готова бежать, — и теперь Питсбург представляется мне куда более привлекательным, чем всего несколько недель назад. Самое главное, там живут два человека, которые меня действительно любят, а это на два человека больше, чем в шестимиллионном Нью-Йорке. И даже если бы Мартин и Джерри не убедили меня принять добровольное изгнание, я все равно не смогла бы остаться в квартире, расположенной всего в трех кварталах от «Граппы», и в городе, где я больше не смогу купить эспрессо и почитать «Таймс» в своей любимой кофейне, не опасаясь немедленного ареста.

Конечно, на свете есть много других возможностей, других городов и даже других стран. Я могла бы вернуться в Италию, где когда-то была счастлива. Однако желание затеряться в толпе, как и чувство стыда, — это роскошь, которую я не могу себе позволить. Мне нужно думать о Хлое.

Ребенку нужна семья, а я не уверена, что обладаю достаточными силами и знаниями, чтобы в одиночку дать Хлое все, что нужно. Да, я кормлю ее, поддерживая жизнь в теле, потому что это я умею, но как насчет жизни ее юной души? Как я могу заботиться о ней, если меня медленно, но верно покидает разум и способность к самоконтролю? Это началось после ухода Джейка, но что будет, когда во мне больше не останется ни разума, ни способности управлять своими эмоциями? Неужели любовь и предательство и в самом деле превратили меня в бездумное, мстительное существо?

Со вздохом я сбрасываю с себя покрывало, в которое куталась до сих пор, и иду на кухню, чтобы приготовить чашку кофе. Еще один пасмурный день, холодный и угрюмый. Я сижу за столом, потягиваю эспрессо и смотрю в окно на Перри-стрит. Проходит немало времени, прежде чем мой усталый взгляд сосредотачивается и останавливается на человеке в переулке на противоположной стороне улицы. Моросит мелкий дождь, поэтому на нем или на ней плащ с капюшоном, и мне не видно лица, однако широкие поварские штаны на резинке узнаются безошибочно.