— Они не достались тебе от бабушки? — Голос мой звучал безжизненно.
— Ты понял… А я устала. Я думала, что теперь, когда Виноградского нет, никто уже не узнает. Надо было их продать, никто никогда не узнал бы… А может, мне всегда хотелось, чтобы ты понял. Да, это я продала вас. Серьги он прислал мне уже после, а сначала открыл счет на мое имя. Но я сняла все сразу… Ты скажешь, тебе плохо со мной жилось? У вас с ней все равно ничего хорошего не было бы. Ты ведь не замечал: она была самая обычная баба…
Она стояла, чуть раскачиваясь, словно баюкая в себе боль. Руки повисли вдоль тела.
И я почувствовал к ней странную, почти восхищенную зависть. Как смогла эта девочка-лимита выйти на всемогущего Виноградского? Какой силой ревности, бешенства пробилась, чтобы рассказать ему о нас? Моей страсти оказалось для этого недостаточно…
— Откуда мне знать? Я ведь и видела его только один раз.
Пока я собирал какие-то вещи в сумку, она продолжала стоять возле зеркала. И похожа была не на хищного зверька, а на упрямого мальчишку с закушенной до крови губой.
Вот уже давно, забросив все проекты, я езжу с группой по инвалидным домам в захолустье. Снимаю убогих, больных, старых… И странная неотвязная мысль преследует меня в каждом из этих печальных приютов: что вот сейчас я пройду по аллее тополей, пересеку заросший двор, где бегают куры, суетятся бабы в ватниках поверх халатов, таскают котлы улыбчивые дурачки, и войду в старый, черный от времени дом. Там, пройдя по темным, узким коридорам сквозь бормотание старух и вонь палат, я распахну дверь в последнюю комнату. И в ней на железной койке, в грубой, застиранной больничной рубахе будет сидеть она. И, приподняв голову на звук шагов, увидит меня. И улыбнется своей переливающейся через край жизни и смерти улыбкой.
Майская ведьма
Весной многие женщины становятся ведьмами. Это явление довольно естественное. Конечно, не в том смысле, что какая-нибудь почтенная дама, оседлав метлу, летит на шабаш или превращается в косматую Бабу-Ягу. Нет. Просто ранней ночью такая лунища яростно светит посреди синего неба, такой острой горечью пахнет молодая листва тополей и зеленая кора осин, так тревожно и сладко поет из салона иномарки простецкий шлягер, что одинокая женщина, промаявшись без сна в постели, к утру превращается в настоящую ведьму. Да-с… Но речь пойдет не о таких очевидных и понятных превращениях, хотя и они имеют место в нашей истории…
По улицам маленького старинного городка шла молодая женщина. Был обычный вечер выходного дня, и довольно много прохожих в этот тихий предзакатный час гуляли, сидели в открытых кафе и просто на лавочках в скверах. Городок славился древними храмами и старинными зданиями. Возле одного из таких домов и проходила наша героиня. Шаг ее был медленным, глаза — печальными. Но все же она с привычной любовью провела рукой по обветшавшей стене. Видимо, ей доставляло удовольствие ощущение шершавого, нагретого за день камня… Потом женщина тихонько постучала пальцами по смешной водосточной трубе, слив которой был сделан в виде головы дракона, и тихонько сказала: «Привет». Труба откликнулась низким гудением, и вдруг из нее что-то выпало прямо к ногам женщины. Она наклонилась. Возле ее туфель вместе с кучкой камешков лежало кольцо. Массивное, темное, почти черное. Она подняла находку, повертела, потерла и сунула в карман джинсовой куртки. Потом побрела дальше узкими переулочками, отвлекаясь от своих грустных дум то на куст сирени, до одури благоуханный, то на блик закатного солнца в чьем-то узком окошке…
Наверное, пора познакомиться с нашей героиней. Олечка Листова всегда была существом кротким и безответным. В той степени, в которой кротка и безответна наша отечественная девушка. То есть, она может, конечно, послать на высоту трех этажей хама в автобусе, но вести в суд своего начальника за невыплату законных денег не способна. Может, и странно называть девушкой особу, которой исполнилось тридцать два года, но согласитесь, что в наших палестинах именно так именуют любую представительницу слабого пола, когда она отправляется на рынок, и тем, кстати, улучшают товарооборот. К тому же в последнее время разницу лет в десять определить на глазок сможет не всякий прожженный ловелас, а уж обычный мужчина без затей и вовсе попадет впросак. То ли макияж стал лучше, то ли жизнь требует бодрости, но так или иначе в категорию молодых попадают даже девушки лет сорока… Внешность Оли, хотя и привлекательная, считалась среди ее знакомых самой обыкновенной. «Чего в Люльке не хватает… Перца или изюма…» — бывало размышляла ее подруга Гала. Она, между прочим, дико злилась, когда незатейливая Олька пыталась назвать ее попросту Галей. «Трудно, что ли, запомнить? Гала! А не Галя». В самой подруге этого перца и изюма было с избытком. Ее выходкам и эксцентрическим жестам могла бы позавидовать и та, у которой она позаимствовала имечко. «Ну, Люлек, неужели так трудно вспылить, дать ему по морде, вылить ему на голову сок или хоть налево сходить, что ли?» Но Люлек такого сделать не могла. Любая ее попытка выяснить отношения с кем бы то ни было заканчивалась потоком слез и самобичеванием. «Я — полная дура, я — размазня, я — плохая хозяйка… — мысленно или вслух перечисляла Олечка свои недостатки. — Ну почему у Гали все лежит на своих местах: посуда, деньги, муж? А у меня все валяется по углам, а мужа и вовсе нет? Мужчины, приходящие в дом, даже в тапочки не переобуваются…» Иногда Оля подумывала, что именно в этих дурацких тапочках и кроется причина того, что мужчины у нее в доме не задерживались. Искать свою обувь не надо — посидел и ушел… К тому же нельзя сказать, чтобы эти мужчины шли в ее квартирку сплошным потоком. Собственно, в ее жизни было три увлечения. Происходили они по очереди. И после каждого, длящегося от силы месяц-другой, Оля переживала несколько лет.
В этот вечер Ольга шла с неудавшегося свидания. Она так хорошо все продумала. Скопила денег на то, чтобы посидеть в Женином любимом кафе. Надела симпатичную джинсовую курточку поверх летнего сарафана… И вот вместо романтической встречи получилась очередная ерунда. Евгений горестно и зло рассказывал о своей семье, о неудачах на работе. Она его жалела, смотрела преданными глазами, как он торопливо ест яблочный десерт… «Голодный… — думала Олечка сокрушенно. — Не кормят его дома…» А Женя доел и, отставив тарелку, сказал: «Извини, что-то я сегодня расклеился… Пожалуй, к тебе заходить не буду… Как-нибудь в другой раз». А Ольга на случай его прихода убрала все до идеальной чистоты, вымыла пол и даже купила тапочки. Теперь они стояли возле двери, новенькие, похожие на каких-то домашних зверьков… Ольга со зла отшвырнула их в сторону, а потом устыдилась и поставила аккуратно… «Опять все то же… Никому не нужна. Неудачница», — вздохнула она.
С Женей они познакомились еще год назад. Точнее, их познакомила Гала. «Вот тебе мужик нормальный. Хоть этого-то не упусти. Он практически в разводе». Оказалось, что Евгений в этом «практическом разводе» бывает три-четыре раза в год. А тогда он остался у Олечки на две недели. И она уже привыкла спешить с работы домой и смущенно отказывалась от сверхурочной работы: «Ой, не могу, у меня Женя не любит, чтоб я задерживалась…» Но скоро ее Женя исчез. В ту ночь Оля не спала. Утром взялась обзванивать больницы. Но потом Гала дала ей Женин домашний телефон, и Ольга услышала женский голос: «Женька! Тут какая-то дура тебя ищет!» Конечно, дура. Кто ж еще? И трижды дура, что, когда он появился как ни в чем не бывало, не выставила вон. Почему? Ведь если вдуматься, она и не любила его… Нет. Она готова была его полюбить. Как полюбила бы каждого, кто соизволил бы обратить на нее внимание. Каждого, кто приласкал бы, пригрел. Но если честно, то Ольгу коробила его манера хватать ее за грудь ни с того, ни с сего… И говорить с ним, кроме как о несносном характере его супруги, было не о чем… Да и сразу, в момент знакомства, он не понравился ей: лысоватый, низкорослый. А Гала, увидев выражение Ольгиного лица, прошептала: «Люлек, нечего перебирать, сама небось не Шэрон Стоун». А ведь Олечке нравились совсем другие мужчины. Не то чтобы красивые, но значительные. Такие, как Виктор, ее сосед из квартиры напротив. Тоже невысокий, но широкоплечий и с черными-черными глазами… Зимой он выбегал к машине в распахнутой куртке, а летом верхние пуговицы на его рубашке были расстегнуты. И Ольге страшно хотелось протянуть руку и застегнуть их. Но она смущенно отводила взгляд, когда Витя с ней здоровался. Еще и потому, что он вечно шутил с ней. Как с какой-то идиоткой. Что-нибудь такое: «Когда в гости пригласите, Олечка?» или «Никому не нужен старый холостяк… Может, подберете меня?» Вроде утешал, как будто видел в ней ровню. А то она сама не понимает, что таким серым мышкам, как она, нечего ловить.
