«Париж.
Среда.
Завтрак в десять. Я попробовал мед. Его доставили вчера в старинной сахарнице севрского фарфора того прелестного канареечного оттенка, который известен под названием jonquille.[20]“От Сюзи, — говорилось в записке, — и спасибо тебе”. Приятно, когда тебя ценят. А мед этот непростой. У Сюзи Жолибуа, помимо всего прочего, была еще и небольшая пасека к югу от Касабланки, и она безумно любила пчел. Ее ульи стояли посреди плантации cannabis indica,[21]и пчелы брали нектар исключительно из этого источника. Они пребывали, эти пчелы, в состоянии постоянной эйфории и не были расположены трудиться. Меда поэтому было очень мало. Я намазал им третий кусочек хлебца. Вещество было почти черным и имело острый привкус. Зазвонил телефон. Я поднес трубку к уху и подождал. Я никогда не заговариваю первым, когда мне звонят. Не я же, в конце концов, звоню. Звонят-то ведь мне.
— Освальд! Вы меня слышите?
Я узнал этот голос.
— Да, Анри, — откликнулся я. — Доброе утро.
— Послушайте! — Звонивший говорил быстро и взволнованно, — Кажется, у меня получилось! Я почти уверен, что получилось! Простите, не могу отдышаться, но я только что провел фантастический эксперимент. Теперь все в порядке. Замечательно! Вы можете ко мне приехать?
— Да, — сказал я, — Еду.
Я положил трубку и налил еще одну чашку кофе. Неужели Анри наконец добился своего? Если это так, тогда я должен быть рядом с ним, чтобы разделить его восторг.
Здесь я должен отвлечься и рассказать вам, как я познакомился с Анри Биотом. Года три назад я приехал в Прованс, чтобы провести летний уик-энд с дамой, которая привлекала меня лишь тем, что у нее была необычайно мощная мышца в том месте, где у других женщин вообще нет мышц. Спустя час после приезда, когда я бродил в одиночестве по лужайке близ речки, ко мне подошел смуглый человечек небольшого роста. На тыльной стороне его руки росли черные волоски. Он слегка поклонился мне и произнес:
— Анри Биот. Я здесь тоже в гостях.
— Освальд Корнелиус, — представился я.
Анри Биот был мохнатый, как коза. Его подбородок и щеки были покрыты черной щетиной, а из ноздрей торчали густые пучки волос.
— Позволите присоединиться к вам? — спросил он, зашагав рядом со мной и сразу же заговорив.
И таким он оказался говоруном! Воодушевился, точно француз. При ходьбе он нервно подпрыгивал, а пальцы его так и летали, словно он хотел разбросать их по всему свету. Слова выскакивали из него подобно фейерверку, притом с громадной скоростью. Он рассказал, что он бельгиец, химик, а работает в Париже. Как химика его интересовало все, что связано с органами обоняния. Изучению обоняния он посвятил всю свою жизнь.
— То есть запахам? — переспросил я.
— Да-да! — воскликнул он. — Именно! Я специалист но запахам. Больше меня ни один человек в мире не знает о запахах!
— Хороших запахах или плохих? — спросил я, стараясь успокоить его.
— Хороших запахах, прекрасных запахах, восхитительных запахах! — проговорил он. — Каких угодно! Я могу создать любой запах, какой пожелаете!
Далее он мне поведал, что работает в одном из самых известных домов моды в качестве специалиста по духам. Вот этот нос, сказал он, положив волосатый палец на кончик своего длинного волосатого носа, наверное, ничем не отличается от любого другого носа, не правда ли? Я хотел было указать ему, что из его ноздрей торчит больше волос, чем в поле растет пшеницы, и непонятно, почему бы ему не попросить парикмахера выстричь их, но вместо этого вежливо согласился, что ничего необычного не вижу.
— Вот-вот, — сказал он. — Однако на самом деле это обонятельный орган необыкновенной чувствительности. Втянув пару раз воздух, он может обнаружить наличие единственной капли мускуса в галлоне гераниевого масла.
— Удивительно, — произнес я.
— На Елисейских Полях, — продолжал он, — а это широкая улица, мой нос может определить, какими именно духами душилась женщина, идущая по другой стороне.
— А посередине движется транспорт?
— Посередине сплошной поток транспорта, — сказал он.
Потом он назвал два самых известных в мире сорта духов, созданных в доме моды, на который он работал.
— Это мои личные творения, — скромно заявил он. — Я сам их изготовил. Они составили целое состояние этой знаменитой старой суке, которая держит фирму.
— А разве не вам?
— Мне? Я всего лишь бедный, жалкий служащий на жалованье, — сказал он, вытянув ладони и подняв плечи так высоко, что они коснулись мочек его ушей, — Но когда-нибудь я все-таки вырвусь от нее и осуществлю свою мечту.
— У вас есть мечта?
— Мой дорогой сэр, у меня есть замечательная, изумительная, необыкновенная мечта!
— Тогда почему же вы ее не осуществите?
— Потому что сначала я должен найти человека, достаточно дальновидного и достаточно богатого, который поддержал бы меня.
Ага, подумал я, так вот в чем все дело.
— С вашей репутацией это не должно составить большого труда, — заметил я.
— Богатого человека, которого я ищу, трудно найти, — сказал он. — Это должен быть азартный авантюрист с обостренной страстью ко всему необычайному.
Каков плут, да ведь это он меня имеет в виду, подумал я.
— А что за мечту вы хотите осуществить? — спросил я у него, — Хотите создать какие-то новые духи?
— Дорогой вы мой! — воскликнул он. — Создать духи всякий может! Я же говорю о единственных в своем роде духах. О неповторимых!
— И что же это будут за духи?
— О, очень опасные! И когда я создам их, я завоюю весь мир!
— Что ж, удачи вам, — сказал я.
— Я не шучу, мсье Корнелиус. Вы позволите мне объяснить вам, чего я хочу добиться?
— Валяйте.
— Простите, но я сяду, — сказал он, направляясь к скамейке. — В апреле прошлого года со мной случился сердечный приступ, и мне следует быть осторожным.
— Мне очень жаль.
— О, не жалейте меня. Все будет хорошо, но мне важно не переусердствовать.
День был прекрасный. На лужайке близ берега реки стояла скамейка, на которую мы и уселись. Неподалеку от нас медленно и спокойно текла глубокая речка. Гладь ее была подернута рябью. Вдоль противоположного берега росли ивы, а за ивами тянулся изумрудно-зеленый луг, покрытый желтыми лютиками. На лугу паслась одна-единственная корова. Корова была бурая с белыми пятнами.
— Я расскажу вам, какие духи я хочу создать, — сказал он. — Но попутно — это существенно — я объясню вам кое-что, иначе вы меня не совсем поймете. Поэтому потерпите, пожалуйста.
