Потом, немного оправившись, она последовала своей склонности к подозрительности. Тереза вполне могла солгать и обвинить Лулу в проступке, к которому тот не имел отношения… Бедный малыш Лулу, такой серьезный. Так регулярно ходит на свою работу и думает о женитьбе! Если у него и были приключения… мальчик есть мальчик, на то она и молодость… в любом случае, он их окружал самой большой скромностью и ни в чем не давал повода для скандала…
Шантаж и клевета: вот, без сомнения, с чем они столкнулись. Впрочем, девица без правил, способная украсть браслет, могла с таким же успехом заняться шантажом — все сходилось. И мадемуазель де Мондес тотчас же поднялась на четвертый этаж, чтобы расспросить госпожу Александр.
Ответы консьержки — увы! — отняли у мадемуазель де Мондес всякую иллюзию.
— Поселить вот так, дверь в дверь, молодого парня и девушку, это обязательно должно было случиться. Я-то видела, к чему все идет, да и слышала тоже, ночью, не в обиду вам будь сказано. И должна заявить, что Тереза…
— Это ведь она соблазнила моего внучатого племянника своими бесстыжими ухищрениями?
— Э, вот уж нет, мадемуазель, совсем наоборот. Она, как могла, защищалась. Но мсье Лулу, знаете, был довольно напорист. День за днем, вот малышка и вошла во вкус. В ее возрасте это понятно. И к тому же она корсиканка. У них там кровь горячая.
— И почему же вы меня не предупредили, мадам Александр?
— А! Это уж не мое дело, мадемуазель. Мне и без того работы хватает с господином графом, который бросает свой мусор и засохшие семечки во двор, после того как я закончила подметать, и, потом, все эти хлопоты с домом, с лестницами, с почтой и всем прочим. У каждого свои дела, разве не так? Будь это кто другой, не мсье Лулу, еще бы ладно. Но тут…
— Вот мы и влипли, — сказала мадемуазель де Мондес.
— Это уж точно, — поддакнула госпожа Александр с искоркой удовольствия в глазу. — Тем более что Тереза сейчас очень нервная. Такое само собой не рассосется, точно вам говорю.
Графиня Минни явилась около шести часов с половиной, порозовевшая, с встопорщенным фазаньим пером на фетровой шляпе. Вернувшись из Обаня, она успела заглянуть к Дансельмам, а также еще кое-куда, о чем не говорила. Казалась совершенно расслабившейся.
— Ну что ж, знаете, тетя Эме, — сказала она, — теперь я уверена, что браслет был на мне, когда я вернулась вчера вечером. И я начинаю разделять ваше мнение. Должно быть, это Тереза.
— Бедняжка Минни, у меня для тебя есть новость получше, — вздохнула мадемуазель де Мондес. — Ты станешь бабушкой.
VI
Граф и графиня де Мондес едва виделись и практически не разговаривали. Не то чтобы меж ними была когда-либо размолвка или настоящая распря. За двадцать пять лет брака они не устроили ни единой ссоры, и во время своих редких обязательных встреч на лестнице, в коридоре собственных апартаментов или за столом каноника обращались друг к другу с крайней учтивостью. Просто их связи распались, и они стали друг другу более чужими, чем если бы никогда друг друга не знали.
Вскоре после рождения Лулу постоянные мигрени вынудили Минни спать в другой спальне. Никто не смог бы сказать, страдал ли от этого тщедушный граф Владимир. Потом, через несколько лет, Минни устроила себе отдельную ванную комнату. Влад сохранил свою, и возможность их взглядов на жизнь столкнуться между собой уменьшилась соответственно.
Минни де Мондес была женщиной деятельной и светской. Ее примерки требовали значительного времени. Модистка ее обожала, как кондитер мог бы обожать клиента, каждые две недели заказывающего фигурный торт.
Минни представляла семью по любому поводу, когда было необходимо показаться. Она служила извинением отсутствующим дядюшке, тетушке, мужу, и ее величавый вид воспринимался как настоящая честь и заплаканной вдовой, и простушкой, увенчанной флердоранжем, и новым председателем суда, ради которых она побеспокоилась. Минни владела особым искусством проплывать по нефам церквей и первой прибывать к кропилу или ризнице. Она занималась обаньским домом, где семья, за исключением Владимира, проводила самые жаркие недели лета. Была заместительницей председательницы в благотворительной организации «Кусок хлеба» и членом комитета «Ложка молока». К тому же, превосходно играя в бридж, более-менее покрывала за карточным столом, по ее утверждению, свои расходы на транспорт.
Такое количество растрачиваемой энергии свидетельствовало о некотором доверии к жизни и плохо согласовывалось с врожденным пессимизмом и слабыми физическими возможностями графа Владимира.
Записавшись добровольцем в 1918-м, в последний месяц войны, он не успел отличиться, но зато подхватил в армии плеврит, от которого, как он считал, так никогда полностью и не оправился. Лично для него победа обернулась потерей пресловутого польского наследства. Наконец, в довершение всех бед, он совершил ошибку, женившись на женщине гораздо крупнее себя.
Граф де Мондес рано пришел к мысли, что все усилия, которые мы делаем ради ближнего — человеколюбие, преданность, простое сочувствие, — на самом деле не более чем проявления скрытого эгоизма, потребности быть необходимыми, вызывать восхищение, благодарность; или же следствие низменного взаимного расчета. Примеров такой лицемерной добродетели вокруг него хватало. Не имея никакой надобности в чужом уважении, чтобы уважать самого себя, граф де Мондес и мизинцем не шевельнул бы ради кого бы то ни было. Да надо признаться, никому и в голову не приходило ожидать от него малейшей услуги.
Когда живешь один, много думаешь. Граф де Мондес размышлял над происхождением вещей и существ. Первоосновы жизни заключены в зародышах и семенах. В зернышке яблока содержится вся необходимая энергия для будущей яблони, а сердцевиной одной дыни можно засеять целое поле в Кавайоне. С другой стороны, известно, что клеточную материю сохраняет алкоголь. Вот почему граф де Мондес с такой заботой собирал за столом ядрышки и семечки, которые сначала высушивал на карнизе окна, а потом запихивал, дабы извлечь их «первооснову», в пузырьки с чистым спиртом, купленные у аптекаря. Таким манером он составлял себе жуткие напитки, которые потреблял малыми дозами, учено чередуя все энергии садов и медленно разрушая себе печень.
Когда тем вечером жена вторглась в его комнату, он удивленно спросил:
— Что случилось, друг мой? Еще не конец месяца.
Граф и графиня де Мондес все-таки ежемесячно встречались для рассмотрения совместных расходов, поскольку раздельно владели имуществом. Мондесы приняли эту предосторожность при заключении брака из-за польского наследства. Так что каждый из супругов сам покрывал свои траты. У графа Владимира их почти не было. Чтобы не платить за уборщицу, он самолично подметал свою комнату, расположенную прямо над кабинетом каноника, и ждал каждое утро, когда госпожа Александр выйдет во двор, а затем выбрасывал мусор в окно.
Зато Минни была весьма расточительна. Оставляла в своей комнате свет до поздней ночи. Надо думать, наследство ее отца, господина д’Олеон-Бодана, бывшего судьи гражданского суда, оказалось более значительным, чем предполагали. Или сама Минни была настоящей деловой женщиной и сумела, прислушиваясь к правильным мнениям, добиться от своих ценных бумаг плодоносности. Во всяком случае, Владимир никогда в это не вникал.
