— Поняла! — обрадованно кивнула девушка. — У нас его желтым молочаем зовут! Не знала, что им лечить коней можно. Сейчас нарву.
Она вскочила, одернула дублет. Годимир обратил внимание, что сапоги и кожаные порты королевны мокры здорово выше колен. За голенище, скорее всего, не понабирала, но когда бьющийся в воде конь волну гонит, нелегко сухим остаться.
В ответ Аделия оценивающим взглядом прошлась по пропитанной влагой, хоть выкручивай, одежде рыцаря. Улыбнулась сочувственно:
— Ты бы, пан Годимир, просушил бы одежду, пока я за молочаем сбегаю.
Словинец поперхнулся.
— Я… это… ведь…
— Да не переживай. Я не буду подглядывать. — В глазах Аделии мелькнули лукавые искорки. — Или пан рыцарь такой стеснительный?
— Я… — Годимир откашлялся. — Я не стеснительный. Просто существуют правила приличия по отношению…
— Во-во! — подхватила девушка. — Ты мне еще про рыцарский кодекс расскажи, служение прекрасной панне и прочая, прочая, прочая… Мне не надо, чтоб ты простудился и в Ошмянах в горячке свалился. Не для того туда едем, чтоб болеть. Или забыл?
— Не забыл, — твердо отвечал рыцарь.
— Тогда сушись, — в тон ему произнесла королевна, даже каблучком притопнула. — Сушись! Я пошла.
Проследив взглядом за скользнувшей в заросли ясеневых побегов фигуркой в черном дублете, Годимир выругал себя за дурацкие препирательства. А ну как и вправду Аделия подумает, что он слишком высокого о себе мнения. Да кто ты такой, Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, чтоб за тобой наследница престола подсматривала из кустов, как глупая кметка? Нужен ты ей больно! У нее Сыдор есть — орел, разбойник хоть куда, будущий король всего Заречья. А ты кто? Нашему забору троюродный плетень? То-то же!
Молодой человек махнул рукой и разделся. Быстро и решительно.
Сперва перевязь с мечом и кордом. Положить так, чтобы оружие было под рукой.
Кольчуга-бирнье. Как бы и вправду не заржавела. Надо будет в Ошмянах жиром смазать хотя бы чуть-чуть.
Жак. Когда-то он был светло-коричневым, а сейчас покрылся темными разводами.
Портки.
Нательная рубаха из дорогого тонкого полотна. Годимир задумчиво расправил ее, оглядел. Под мышкой треснула, левый рукав обтрепался. Сзади, примерно между лопаток буроватое пятно — похоже на кровь. Удивительно, а раны он вроде как и не чувствовал. Может, на ночевке в корчме клопа раздавил? Так когда он последний раз в корчме, и вообще под крышей ночевал? Выстирать бы, но есть подозрение, что рубаха в руках разлезется в клочья. И тогда ее только Ярошу отдать, чтоб тот в очередной раз нищего изображал.
Рыцарь развесил одежду все на тех же корнях, где уже красовались сапоги, поежился. Лето-то оно лето, а в лесу не жарко. Знобит, прямо скажем. Особенно, когда ветерок поддувает… Ну, не будем.
Во вьюке, в плотном кожаном мешке, промокшем к счастью только по швам, Годимир обнаружил свернутый плащ. Накинул его на плечи. Сразу стало легче. И в том смысле, что теплее, и в том, что голым он ходить как-то не привык. Это, говорят, в Басурмани, во дворце правителей — кажется их эмирами называют? — слуги бегают нагишом, в одних лишь обмотанных вокруг бедер полотенцах. Об этом некогда рассказывал пан Стойгнев, побывавший в тамошней столице — Харран-Солан-Шахребаде, название которой переводится на речь верующих в Господа как «обиталище солнцеподобного шаха, попирающего врагов стопой». Ну, положим, пан Стойгнев много чего рассказывал. И о том же ужасном звере мантихоре, и чудесных полосатых конях с двумя головами, и о птицах, разговаривающих человеческим голосом, и о птицах, на хвосте которых семижды по семь огромных глаз внимательно следят за врагами, а потому подобраться к ней незамеченным невозможно…
За этими размышлениями рыцарь сложил ломанный хворост «домиком», в середину напихал сухой еловой стружки, чиркнул кремнем по огниву. Огонек занялся с первого раза. Годимир по праву гордился своим умением разжигать костер — довольно необычное везенье в череде привычных неудач, преследующих его с рождения. Когда палочки занялись веселым и устойчивым пламенем, молодой человек пристроил с боков ветки потолще, потом еще и еще. Вскоре огонь вынудил его отступить на пару шагов. Зашипела, запузырилась смола, забрызгала яркими искорками. Повалил клубами пар от порток — не прожечь бы!
Годимир потянулся поправить одежду, но его остановил звонкий возглас позади:
— Ну, ты и вырядился, пан рыцарь!
Словинец дернулся за мечом, но вовремя остановился, узнав голос королевны.
Он повернулся, смущенно пожал плечами:
— Сама ж велела, твое высочество, одежду сушить.
— Велела-то я велела… — Аделия небрежно взмахнула пучком чистотела. — Но кто ж тебя просил таким чудищем обряжаться? Еще бы капюшон напялил!
— И что? — недоуменно протянул рыцарь.
— А то, пан Годимир, что мне нянька…
— Михалина, что ли?
— Довольно невежливо перебивать особ королевской крови! Не так ли, пан рыцарь?
— Прошу простить меня, твое высочество. — Годимир слегка наклонил голову. Поклонился бы и ниже, если бы не опасался показаться смехотворным с голыми руками и ногами.
— Ладно! Прощаю, — отмахнулась Аделия. Бросила чистотел на седло. Подошла поближе к костру, протянула ладони к дрожащему пламени. — Нет, не Михалина. Что с той дуры возьмешь? Куколка медовая, куколка медовая… — гнусаво протянула она, довольно похоже передразнивая толстую, слащавую до приторности бабу, приставленной к ней в Ошмянах. Следила, следила Михалина, да не уследила. Воспитанница хитрее оказалась. — Только пожрать да поспать. Бабка Либуша! Вот кто мне в детстве сказки рассказывал. В одной из них, помнится, говорилось о девяти всадниках в длинных черных плащах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Скакали они на черных-пречерных лошадях по дорогам и без дорог! — Королевна взмахнула рукой, входя в образ рассказчицы. — Несли зло роду человеческому, пока один чаровник не обрушил на них воды Оресы и не утопил к лешаковой бабушке!
Она звонко захохотала.
— И что, все? — удивился Годимир. — Конец сказке? — Он уже начал обстругивать две тоненькие веточки. Кашу варить на ночь глядя недосуг, а вот поджарить хлеба, чередуя его с ломтиками сала и колечками лука, они успеют. И быстро, и вкусно. В дороге лучше не придумаешь — просто пальчики оближешь.
— Как бы не так! Кони-то утонули, а вот всадники выжили. И стали они летающими… Эй, пан Годимир! — вдруг воскликнула королевна. — Давай ты отвернешься, а я портки сниму и просушу.
— Я… это… ну… — снова замычал рыцарь. «Ну, не соскучишься с нею! — пронеслось в голове. — Уж лучше одному путешествовать!»
— Что ты «нукаешь», пан Годимир? Я же не прошу за собой подглядывать! — Она лукаво улыбнулась. — Думаю, все должно быть честно. А то ты высохнешь, а я должна мокрая сидеть?
