— Он погубит мою репутацию, равно как и репутацию моего отца.
— Каким образом?
— Заявив, что мой отец был бесчестным.
— Черт побери, Элизабет, — раздраженно проговорил он. — С каких пор вы стали придавать такое значение гордости? Вы проводите очень много времени с Хелстоном и его семьей. Почему это вас так должно беспокоить, если Пимм заявит, что ваш отец удирал до Лондона, преследуемый ордой французишек?
— Все гораздо хуже, — прошептала она. — Он…
— Да? — негромко произнес он и кончиком большого пальца коснулся ее щеки.
Элизабет уткнулась лицом в его ладонь и закрыла глаза.
— Тут целиком моя вина. Пимм никогда не узнал бы о делах моего отца, если бы я не танцевала и не смеялась с ним. — Она вздохнула. — У него имеются письма, которые могут быть обнародованы. Письма от родственников моей матери во Франции, которые мой отец получал во время войны.
Он шумно вздохнул.
— Только не говорите мне, что вы и ваш отец на самом деле были шпионами.
Она не ответила.
— Черт возьми, хотя бы скажите «нет».
— А что толку? Разумеется, я никакая не шпионка. Просто глупая импульсивная девчонка, которая любит танцевать, смеяться и флиртовать с красивыми офицерами.
— А какое это имеет отношение к письмам, которыми располагает Пимм?
— Никакого. Но не в том дело.
— Так в чем же, черт побери, дело? Какое отношение имеют танцы в Португалии ко всему этому?
— Прямое.
— В таком случае жду ваших объяснений, — проскрипел он.
— Я… ну, когда я в первый раз встретилась с генералом…
— Да?
— Мне доставило удовольствие его любезное отношение ко мне. Я мечтала потанцевать с ним. Я… я прихорашивалась перед ним. Он сказал…
— Что сказал?
— Позже он утверждал, что я кокетка. Что я намеренно пробуждала его чувства. Что я воспринимала все его ухаживания, каждое его слово и каждый взгляд.
— Ну а вы, в самом деле, воспринимали?
— В течение ряда лет я сама тысячу раз задавала себе этот вопрос. Не знаю. Мой отец и Сара утверждали, что это не так. Я думаю, что относилась к нему так же, как относилась к любому другому офицеру. Просто я получала удовольствие от развлечений, от танцев.
Он ослабил хватку.
— А теперь выслушайте меня, Элизабет, — сказал он, и глаза его потемнели. — Женщины обладают правом танцевать, флиртовать и находить радости в этой чертовой штуке, которую мы называем жизнью! И те вещи, которых вы стыдитесь, — это единственное, что разрешается женщине в ее рабстве.
— В рабстве? — Она попятилась от него, сама не понимая, куда направляется. Он последовал за ней, пока она не ощутила спиной стену.
Он уперся руками в стену по обе стороны от ее лица.
— От колыбели до могилы вы всего лишь собственность мужчины, — заявил он. — Вначале вами владеют отцы, затем продают лицам, предлагающим наибольшую цену. Затем мужья контролируют ваше поведение, оплодотворяют вас и надоедают, пока не устанут от вас, если раньше не сведут в могилу. Если вам повезет, этот чертов аристократ умирает первым.
— Но…
— Не будьте дурочкой. Вы не должны сомневаться в себе. Если бы Пимм хотя бы в малой степени обладал здравым смыслом, то воспринял бы ваш отказ как необходимость зализывать свои поганые раны. Или я единственный тип, кто понимает вас? Вы не должны испытывать сочувствие к мужчине, который мучает вас и шантажирует, даже если это сопровождается щедрыми обещаниями сделать вас герцогиней.
Глядя в сияющие гипнотическим блеском глаза, Элизабет почувствовала, что у нее возрождается уверенность, которая была ей свойственна два года назад.
— Что в тех письмах? — Роуленд наклонился к ней чуть ниже.
— Я не знаю.
— Что? — Глаза его сверкнули. — Вы живете под угрозой шантажа и даже не знаете, есть ли в них доказательства измены?
— Важно не то, что в них говорится, а то, от кого эти письма. — Она понизила голос. — Их написал мой дядя — генерал Филипп дю Кен.
— Ну да, вы родственница этого чертова командира лягушатников, — кисло произнес он. И в то же время на его лице не отразилось даже намека на неуверенность. — Так что вы собираетесь делать, чтобы выпутаться из этой гадкой истории?
Она улыбнулась. Она могла положиться, по крайней мере, на одного мужчину, который способен вести себя надлежащим образом. И, разумеется, она предпочитает в течение ближайших двух недель общество неблагородного бастарда, а не увенчанного наградами военного героя, у которого наблюдается склонность к шантажу.
Естественно.
В тот день, когда ей встретился настоящий принц, она приняла его за жабу.
— Знаете, Элизабет, — сказал Роуленд, не спуская с нее глаз, — вы мне нравитесь.
— Я вам нравлюсь, потому что никогда не просила вас помочь мне.
— Верно. — Он слетка отстранился, на его лице появилась полуулыбка. — Разве что во время свадеб.
— Да, — с раздражением сказала Элиза. — Но это не столько акт благородства, сколько возможность для вас получить награду.
— Это точно, — согласился он, и от уголков его глаз разбежались морщинки. Что ж, поскольку вы мне нравитесь, я дам вам отличный совет. — Он сделал паузу, чтобы усилить эффект. — Бесплатно.
— Да?
— Чтобы восторжествовала справедливость, вам необходима небольшая сердечная потеря.
Пульс у Элизабет участился.
— Что вы предлагаете?
— Вы умная женщина. Вы поймете это, когда будете со своими друзьями и вашим женихом в Виндзоре. — Глаза у него были полузакрыты — казалось, он испытывал боль, когда нагнулся для того, чтобы поцеловать её в лоб. Элиза ощутила исходящий от него пьянящий запах. — Я тоже там буду.
— О, я не знала, — пробормотала она.
Наступило неловкое молчание. Узел его белого льняного галстука был завязан просто, но умело. Она находилась так близко от Роуленда, что слышала биение его сердца. Она подняла голову. Он снова смотрел на нее, и на его лице читалась нерешительность.
Он с силой втянул воздух.
— Вы исполнены решимости, всячески осложнить себе жизнь? — Не дожидаясь ответа, он опустил голову, и его губы оказались совсем близко. — Черт возьми, я не могу оторваться от вас, как и этот чертов Пимм. Вы хорошо поступите, если уедете отсюда, Элизабет.
Она приподнялась на цыпочках и коснулась губами его губ. Желание прилило к каждой клеточке ее плоти. Страсть разлилась по венам, когда он обнял ее, заставив обвить руками его шею, и сжал ее бедра без какого-либо намека на деликатность.
Она вспоминала поцелуй под деревом тысячу раз на день. Он бледнел в сравнении с нынешней реальностью в тиши этого кабинета, когда крупные ладони скользили по бокам ее тела. У нее почти подогнулись колени, когда его пальцы нашли приют на сосках ее грудей.
