Постепенно все прониклись глубоким уважением к бедной во всех смыслах Ане Облонской, лицо которой стало ещё более трагичным, фигура более стройной, а отношение к Стиве мучительно самоотверженным.
Вот в таком состоянии духа повстречал её на улице тот самый Алексей, который ходил к ней по средам за те самые злополучные пятьдесят рублей. Поражённый происшедшей с ней переменой, он уговорил Анну Аркадьевну зайти в кафе и рассказать, что же случилось и почему, придя в положенную среду, он встретил тогда решительную отставку. Облонская рассказала про Лизу, от которой все отвернулись из-за дурацкой шутки матери-природы, про девочку-мулатку Машу, которая вообще не может выйти на улицу, а у её мамы нет денег на новые игрушки, про то, как Аня решила помочь этой семье материально и по глупости решила достать деньги таким вот «ужасным» способом. Это было в первый раз, но потом она долго чувствовала себя такой грязной, что всё время мылась. Две недели по три раза в день. Потом Облонская в тысячный уже, наверное, раз патетично продекламировала свою историю бедной обманутой провинциалки, обольщённой и брошенной.
Алексей прослезился. Его откровенно поразил свет внутреннего страдания, озарявший Облонскую, и бывший клиент великодушно, от всего сердца предложил безвозмездную материальную помощь. Нужно ли говорить, что Анна Аркадьевна вскипела, хлопнула ему по физиономии и срывающимся, полным ужаса шёпотом сказала:
— Как… как вы могли… После всего… после всего, что я вам рассказала… Как вы могли повторить своё грязное предложение?… Да, я совершила ошибку, но я несу свой крест и если и жалею о чём-то, то только о том дне, когда навсегда заклеймила себя проституткой, взяв у вас деньги. Если хотите знать — они до сих пор у меня, этот ваш полтинник! Можете забрать! Я не смогла дать его ребёнку и не смогла истратить! Я подумала, что забуду о них! Как будто вы меня изнасиловали или у нас была случайная связь, что угодно — только не эти деньги.
Конечно, это была ложь. Тот заработанный полтинник Анна Аркадьевна потратила в тот же день самым банальным образом — на торт, портвейн, колбасу, помидоры и блок болгарских сигарет «Стюардесса». Но она сама так верила в собственные байки, что прямо-таки увидела этот злосчастный полтинник, лежащий в верхнем ящике её комода. И если бы почтенный Алексей в этот момент так же патетично воскликнул: «Отдавайте! Не надо хранить память о прошлой неудавшейся жизни! Теперь вы другой человек, отдайте мне этот полтинник, и все долги перед совестью будут закрыты!» — она бы, ни секунды не раздумывая, повела его к себе отдавать эти давным-давно пропитые и проеденные деньги.
Нужно заметить, что о бедной провинциалке Облонская не врала. Она действительно теперь помнила события именно так. Она действительно горячо верила, что всё на самом деле было именно так, просто ей слишком поздно открылось!
Несколько последующих месяцев Алексей встречал её после работы, вымаливая прощение. Он рассказал, что жена ушла от него, что они не могли быть вместе. Облонская отвечала, что он компрометирует её своими преследованиями, что её жребий брошен и судьба решена.
— Разве вы не понимаете, Алексей, что я не имею морального права перекладывать свою ответственность на ваши плечи? Ну зачем вы меня, да и себя тоже мучаете? Вы ещё встретите хорошую женщину, с которой сможете всё начать с чистого листа! А я… Моя жизнь уже перечёркнута…
— Анна! А вы не думаете, что я могу желать взять на себя ответственность за вас и маленького Степана, что вы двое можете составить моё счастье?! Анна! Ну почему вы так глухи и слепы? Я же люблю вас!..
И он прижался к губам Облонской своим горячим красным ртом. Она вскрикнула и убежала. Так повторилось ещё несколько раз. Облонская вскрикивала и убегала. Потом между ними произошёл решающий разговор.
— Анна, если вы меня не любите, я не могу больше преследовать вас. Я взрослый человек и сумею справиться с собственными чувствами. Может быть, когда-то я поступил низко, предлагая вам эти деньги, но теперь я изменился, да и вы… Вы тоже стали другой. Поэтому, если сейчас вы мне скажете, что не испытываете ко мне ни малейшей симпатии, что не желаете меня видеть, — я уйду и больше не вернусь никогда.
Он стоял неподвижно, но в этой неподвижности чувствовалось напряжение рождающейся вселенной.
Анна Аркадьевна держалась рукой за грудь и, глядя в пол, еле слышно прошептала:
— Я тоже люблю вас, Алексей…
— Анна! Что вы сказали?…
Ну и так далее. Жаркие объятия, поцелуи. Облонская вскрикнула и хотела убежать, но стоит ли говорить, что Алексей Иванович прижал её к своей груди со словами: «Нет, Анна, я вас никуда не отпущу!» Марш Мендельсона… Короче, полная порнография.
Первое время Каренин, такова была фамилия благородного Алексея, купался в облаках семейного счастья, озарённый ореолом рыцарства. Друзья и знакомые пожимали ему руку, особенно ценно было скупое, но «очень искреннее», как сказала жена, рукопожатие Лизы Чиркиной, за юбку которой держалась тихая затравленная Маша, еле заметно улыбавшаяся своими пухленькими негритянскими губками.
Аня трогательно прощалась с Лизой, приглашая ту в гости на новую квартиру.
— Приходи ко мне, то есть к нам… Знаешь, я теперь буду жить в собственной квартире, то есть я, конечно же, хочу сказать, в квартире Алексея…
Лиза натянуто улыбалась.
— Я думаю, она не верит, что на свете ещё есть благородные мужчины. Такие, как ты, Алёша!
Облонская погладила мужа по голове, сидя на переднем сиденье его машины. Тот улыбнулся, продолжая внимательно следить за дорогой.
[+++]
Однако спустя пару недель сия идиллия была грубо и бестактно разрушена неожиданным приездом матери Алексея Каренина, женщины властной, бесцеремонной и имеющей непозволительно большое влияние на своего сорокалетнего сына.
— Это она? — не здороваясь, прямо с порога начала вмешиваться в семейную жизнь Анны Аркадьевны Мария Ивановна Каренина. — Я думала, вы, по крайней мере, роковая красавица! Алексей, коли ты выжил из ума от одиночества, то я, ради твоего блага, чтобы твои съехавшие набекрень мозги встали на место, собираюсь угробить на тебя собственный отпуск. Если за это время мне не удастся вернуть тебе хоть какое-то подобие рассудка — ты мне больше не сын! Я не желаю быть матерью душевнобольного! А теперь мне дадут что-нибудь поесть в этом доме или прямо с порога надо дуть в магазин, становиться к плите и готовить на всю вашу так называемую семью?
Новоиспечённая Анна Аркадьевна Каренина была полна возмущения, обиды и чувства совершающейся несправедливости, а посему, закрыв лицо руками и громко расплакавшись, убежала в спальню.
— Я так и знала. Она — истеричка! — подвела итог сцены Мария Ивановна.
— Мама! — Каренин внезапно обнаружил способность к громкому фальцету. — Я запрещаю тебе вмешиваться в мою жизнь! — и пригрозил пальцем.
— Что?! — так начинали завывать сирены ПВО в блокадном Ленинграде. Мария Ивановна схватила палец Каренина и с силой вывернула, да так, что косточка хрустнула. — Как ты со мной разговариваешь? Ты где набрался таких манер? Он мне запрещает! Нет, вы видели? Он мне запрещает!!
