«Давай, еще одна попытка», — подумал я.
— А как он объяснит драку? Мы хотели ограбить их и устроить им хорошую трепку, а у моего кореша было «перо»,[74]чтобы порезать девчонку? Наркота? Ой, мы всего лишь торчки, приторговывающие дурью,[75]чтобы заработать деньжат на дозу для самих себя, простите нас…
Карен открыла было рот, собираясь что-то сказать, но так и не сделала этого; довод подействовал, мне следовало продолжать в том же духе, безжалостно, как я несколько минут назад поступил с белобрысым придурком, которому я сейчас, сам не знаю почему, пытаюсь спасти жизнь.
Еще одна идея ослепительной молнией пронеслась по моему мозгу, и я инстинктивно повиновался:
— Скажи-ка, а ты спрашивала разрешения на это у «парня сверху»?
Я увидел, как ее взгляд наливается непониманием.
— Ну, у «парня сверху», — продолжил я, — у саксофониста-космонавта, этого твоего святого Альберта. Он снабдил тебя нейровирусным оружием и, видимо, разрешил им пользоваться, но про этого торчка ты у него спрашивала? Ты не интересовалась, можно ли вколоть смертельную дозу какому-нибудь типу просто потому, что он сможет проболтаться о нас?
Карен дернулась, она явно хотела стряхнуть мою руку, но я только усилил хватку.
— Ты у него спросила?! — с неистовой силой завопил я.
— Нет.
— А должна была бы.
— Почему это?
— Потому что обладание подобным оружием не дает тебе неограниченных прав, и, как ты сама мне только что говорила, твои батарейки на нуле, поэтому ты больше не можешь им пользоваться…
— Но я еще могу вколоть дозу этому засранцу.
— Нет, этого тоже не можешь.
— А почему? — Она с вызовом посмотрела на меня.
Я не дрогнул — время для этого было неподходящее.
— Потому что я не хочу, и Альберт не хотел бы этого. Потому что мавр свое отжил, такова была его судьба, а он (я показал на «сёрфингиста», который шевелился на земле и еле слышно хрипел) — нет, он — это другое дело, он выжил.
Она бросила на «сёрфингиста» взгляд хищницы — зверя, который гнушается попробовать недостаточно хороший для него кусок мяса.
— Он даже не заслуживает того, чтобы оставить его в живых, этот наемный Beach Boy…[76]Он бы не колеблясь прирезал нас, более того, эти засранцы изнасиловали бы меня, ты же знаешь…
Карен пыталась выкрутиться по-хорошему, давя на жалость. Мне нельзя было свалять дурака.
— Он не скажет, — произнес я.
— Что?
— Он не скажет.
— Ага, как же, а у политиков есть мозги.
— Говорю тебе, он не скажет.
Она освободилась резким рывком:
— Отпусти. Мне больно, и мы теряем время.
— Ты мне позволишь сделать по-моему?
— Что?
— Ты мне позволишь сделать по-моему. Гарантирую: он ничего не скажет, ни полсловечка, ничегошеньки.
— Ты что, попик, тебе платят за раздачу пустых обещаний?
— Я не дам тебе совершить хладнокровное убийство, Карен, так что соглашайся с моим решением.
— Или что?
— Я не говорил, что существует какое-либо «или».
— Если это «или наши пути здесь разойдутся», я готова примириться с последним вариантом.
— Пока что тебе ни с чем не придется примиряться, и мы действительно теряем время, ты позволишь мне поступить по-моему, и на этом всё, точка.
Мы принялись сверлить друг друга взглядами, и мне нельзя было дать слабину.
Карен почувствовала, что больше ничего не сможет от меня добиться.
— Да пошел ты, — выругалась она, и только.
Девушка направилась к краю пристани. Проходя мимо меня, она излучала холод, достойный хорошей морозильной камеры.
Я подошел к «сёрфингисту». Он уже перевернулся на спину, не переставая стонать, и пытался встать, помогая себе локтями, но я действительно здорово его оглушил.
Я встал на колени возле него — в той позе ложного сострадания, которую часто можно видеть в фильмах; в руке я небрежно держал чертову свинцовую трубу. Конец ее я упер ему в грудь. Затем поставил ногу ему на руку — думаю, ту самую, сломанную моими стараниями; она лежала под странноватым углом.
Взял наркоторговца за щеку — в том месте, куда угодила мощная затрещина, там все уже было синее, — он заворчал от боли.
— Слышишь меня, балбес? — спросил я.
Он поспешил согласиться, что-то бормоча сквозь зубы, — это означало «да».
— Тогда слушай хорошенько: ты вляпался по самое не могу, мы ишачим на ивуарийское государство, ясно? Нам платит южноафриканское агентство по подбору наемников, которое в данный момент находится на службе у чернокожего правительства этой страны, усек?
Белобрысый вновь выразил согласие бормотанием, ведь я не отпускал его щеку.
— Мы здесь на задании, и соплякам вроде тебя не стоит ставить нам палки в колеса, я понятно выражаюсь?
Он промедлил с реакцией, и я немного дернул его за щеку и стукнул головой о бетон:
— Я не слышу ответа, балбес.
— Д-да, д-да, — пробормотал он сквозь дырки от выбитых зубов, изо рта текла кровь.
— Так вот, сейчас я объясню тебе суть нашей сделки. Вам чертовски повезло уже с тем, что мы не укокошили вас прямо на месте, но на этом задании у нас есть определенные правила: никакого огнестрельного оружия, так что нам придется придумать другой выход. Твой кореш вон там, ты сейчас сделаешь ему славный укол, введешь большую дозу дури, от которой ему станет плохо, смертельно плохо, ты меня понял?
Этот придурок ничего не ответил — опять; я почувствовал, что он перестал реагировать на мои слова.
Я сильно дернул его за щеку и прижал к земле, положив трубу поперек шеи:
— Послушай меня хорошенько, дубина, ты измарал в дерьме всех нас, в том числе и своего кореша, но я обещаю тебе, если ты сейчас не подчинишься или если завтра я узнаю, что ты разболтал что бы то ни было портовым цыпочкам, или твоим дружкам, или собаке твоей консьержки, клянусь тебе — успеваешь за моей мыслью? — обещаю тебе, что аккуратные парни из эскадрона смерти придут, чтобы отрезать тебе яйца. Для начала они пожарят их в масле прямо на твоих глазах, а затем станут строгать их кружками, и эта операция продлится всю ночь, улавливаешь?
Он промямлил что-то неразборчивое, кивнув. Это означало «да».
