– Я только что из садика, – лает он в трубку. – У меня нет слов! Я сражен наповал вашим непрофессионализмом! Я нанял вас, потому что у вас хорошая репутация и кое-кто был очень доволен вашей работой!
Он изрыгает проклятия, я молча слушаю. Все то же самое. Я несколько раз пытался ему объяснить, что во Франции в августе невозможно быстро найти рабочих, да и стройматериалы достать непросто.
– Не думаю, что мэру понравится, если садик не откроется в первых числах сентября, как было задумано, – продолжает Рабани. – Вы об этом подумали? Я знаю, что у вас в семье проблемы, но все чаще думаю о том, что ваши проблемы служат вам прекрасным оправданием!
Не выключая телефон, я опускаю его в кармашек рубашки и ускоряю шаг. Я подхожу к Сене. Этот садик – сплошная череда непредвиденных обстоятельств и недоразумений: неровный потолок, маляр (не из моей бригады), который ошибся в выборе цветов. Все эти проблемы не имеют ко мне никакого отношения. Но Рабани упорно стоит на своем. Он спит и видит, как бы поймать меня на каком-нибудь огрехе. Он с самого начала взял меня в ежовые рукавицы. Что бы я ни говорил и ни делал – все его раздражает. Да еще во время разговора он старается не смотреть мне в глаза и с неодобрительным видом пялится на мои туфли.
Я спрашиваю себя, надолго ли у меня хватит терпения выносить его хамство. Правда, за этот заказ заплатят по повышенной расценке. Я знаю, что должен перебороть себя. Вопрос в том, как это сделать?
Миновав площадь Альма, где орды заплаканных туристов наклоняются, чтобы разглядеть туннель, в котором погибла леди Ди, я начинаю подъем по авеню Президента Вилсона. Здесь меньше машин, потому что это, скорее, жилой район. Шестнадцатый округ и его спокойствие, богатство, хорошие манеры… Жуткое место. Если вы скажете какому-нибудь парижанину, что живете в Шестнадцатом округе, он тут же решит, что у вас денег куры не клюют. Летом здешние улицы пустынны. Их обитатели укатили в Нормандию, в Бретань или на Лазурный берег. Представители старых зажиточных родов более-менее мирно уживаются тут с нуворишами. Я не скучаю по Шестнадцатому округу. Я рад, что живу на левом берегу, в шумном, многоцветном, следящем за модой квартале Монпарнас. Окна моей квартиры выходят на кладбище, и что с того?
Я срезаю путь по улице Лонгшамп. До авеню Клебер теперь рукой подать. Я вспоминаю картинки из своего детства – грустные, неприятные. Интересно, почему эти пустые улицы, обрамленные величественными домами в османском стиле, кажутся такими мрачными? Почему, когда я иду по ним, мне становится трудно дышать?
Дойдя до авеню Клебер, я смотрю на часы. Пришел быстрее, чем ожидал. Я иду дальше, до самой улицы Бель-Фёй. Я не бывал здесь много лет. В моей памяти она осталась оживленной и многолюдной. На эту улицу мы приходили за продуктами. Здесь продавали самую свежую рыбу, самое вкусное мясо, самые хрустящие багеты, только-только из печки. Моя мать приходила сюда каждое утро с продуктовой сумкой в руке. Мы с Мел шли за ней следом, вдыхая ароматы жареной курицы и теплых круассанов, от которых рот наполнялся слюной. Сегодня улица была пуста. «McDonald's» триумфально встал на месте ресторанчика-гастронома, а супермаркет «Picard» – на месте старого кинотеатра. Большая часть продуктовых магазинов уступила место бутикам с роскошной одеждой и обувью. Вкусные запахи исчезли.
Я прошел через всю улицу. Если свернуть направо и пройти по улице де ла Помп, я выйду прямо к дому своей бабушки, на авеню Жоржа Манделя. Секундное колебание – а не зайти ли и к ней? Флегматичный и вежливый Гаспар с улыбкой откроет мне дверь, радуясь тому, что видит «мсье Антуана». Я решаю отложить этот визит. И возвращаюсь к дому отца.
В середине семидесятых, после смерти нашей матери, здесь построили торговый центр «Saint-Didier» – огромный треугольник, для возведения которого пришлось снести несколько очаровательных частных домов. Следом за ним выросли бутики и супермаркет. Огромной постройке время не пошло на пользу: на фасаде полно пятен и ржавчины. Я ускоряю шаг.
Глава 22
Мачеха открывает дверь и дарит мне рассеянный поцелуй. У Режин загар цвета ржаного хлеба, который старит ее, делая еще более морщинистой, чем она есть. Как всегда, на ней одежда от Куррежа, которая пропахла «Chanel № 5». Режин спрашивает, как себя чувствует Мел, и я отвечаю, продвигаясь следом за ней в гостиную. Я не люблю здесь бывать. Словно возвращаюсь в те времена, когда не был счастлив. Мое тело сохранило память о прежних днях, и я чувствую, как оно, попав во власть инстинкта самосохранения, с каждой секундой становится все более напряженным. В квартире, как и на фасаде торгового центра «Saint-Didier», налицо признаки обветшания. Кричащий дизайн кажется вылинявшим, как старые шторы. Декор давно вышел из моды. Сочетание серого и каштаново-коричневого устарело, напольный ковер с длинным ворсом утратил свой блеск и выглядит довольно поношенным. Все кажется испачканным и испорченным.
Шаркая ногами, входит отец. Я поражен тем, как он выглядит. Глядя на него, можно подумать, что он за одну неделю сильно постарел. Кажется, у него совсем нет сил. Цвет лица желтоватый, странный. В представшем передо мной человеке трудно узнать знаменитого адвоката, который превращал противников в ничто одним только своим появлением в зале суда.
В начале семидесятых скандальное дело Валломбрё дало толчок карьере моего отца. Неподвижное тело Эдгара Валломбрё, известного политического советника, нашли в его загородном доме в районе Бордо. Предполагалось, что он пытался совершить самоубийство, узнав ужасные для его партии результаты недавних выборов. Парализованный, безмолвный, погруженный в депрессию, он был приговорен провести остаток жизни на больничной койке. Его жена Маргарита ни секунды не верила в попытку самоубийства. По ее версии, на ее мужа напали, потому что у него имелась некая конфиденциальная информация о нескольких действующих министрах.
Я помню, что газета «Figaro» посвятила целую страницу отцу – молодому дерзкому адвокату, который решился резко заговорить с министром финансов. Через неделю после начала бурного и волнующего умы процесса, за ходом которого следила вся страна, он доказал, что Валломбрё оказался жертвой обширного финансового скандала, вследствие чего полетело несколько голов.
Когда я был подростком, у меня часто спрашивали, не прихожусь ли я родственником «легендарному адвокату». Иногда мне это надоедало и я отвечал «нет». Нас с Мелани не посвящали в дела отца. Мы редко слышали его речи в суде. Зато наверное знали, что его боятся и уважают.
Отец хлопает меня по плечу и направляется к бару. Наливает и протягивает мне виски. Его рука дрожит. Я не люблю этот напиток, но у меня не хватает духу об этом напомнить. Я делаю вид, что пью. Отец садится, бормоча что-то сквозь зубы и потирая колени. Он пенсионер, и это ему не по нраву. Молодые адвокаты заняли его место, и он больше не выходит на юридическую арену. Интересно, чем отец занимается целыми днями? Читает? Ходит в гости к друзьям? Беседует с женой? По сути, я ничего не знаю о его жизни. Так же, как он ничего не знает о моей. А то, что, как он считает, ему известно, моему отцу решительно не нравится.
