Некогда было соображать, насколько сильно она пострадала, поэтому, когда дракон наклонил голову понюхать их и, возможно, заглотнуть, Аэрин подобралась и запрыгнула ему на нос. И слишком поздно обнаружила, что лодыжка сломана, а обглоданная пламенем левая рука не слушается. Но каким-то образом ей удалось ухватиться за Мауровы ноздри, и когда дракон вздернул голову, она мрачно вцепилась ему в морду одной рукой и, кажется, зубами, помогая себе здоровой ногой. «Это за Талата, — смутно подумала она. — Еще есть кинжал в сапоге, но рука только одна. Как же держаться и доставать его одновременно?»
Но, вскидывая голову, Маур стал стремительно подниматься на дыбы, и потоком воздуха ее на мгновение расплющило по его носу. Аэрин едва не рассмеялась, нащупала здоровой рукой край голенища и вытащила кинжал. Дракон выпрямился полностью и махнул передней лапой по носу. Но поскольку глаза у него располагались слишком низко и далеко от носа, он не видел, где распластался враг, а слишком толстая шкура не позволяла точно почувствовать его местоположение, и он промахнулся. «Всего несколько шагов, — думала Аэрин, — совсем чуть-чуть, забудь про сломанную лодыжку». И она привстала, пригнувшись, пробежала по драконьей голове, снова бросилась плашмя и вонзила нож в правый глаз Маура.
В удар она вложила весь свой вес, поскольку сил оставалось всего ничего, и под ее тяжестью нож ушел дракону глубоко в глаз, а потом и в мозг. Судорожно сжатые на рукояти кинжала пальцы в перчатке не успели разжаться, и рука погрузилась туда по плечо. Огненная кровь дракона ударила фонтаном, заливая ее, и Аэрин потеряла сознание.
13
Она очнулась от собственного крика. Вернее, она кричала бы, будь на то способна сожженная глотка. Дышать было больно. Она лежала на земле, недалеко от того места, где к склону горы привалился неподвижный дракон. «Похоже, я его все-таки убила», — подумала Аэрин, но мысль не принесла особой радости. Было слишком больно. Следующая мысль — вода. Где-то есть ручей… При воспоминании о воде раны запылали с новой силой, и она опять провалилась во тьму.
Каким-то образом за этот бесконечный день ей удалось доползти до ручья. Только в сумерках она наконец вытянула руку — правую, покрытую запекшейся драконьей кровью, — и почувствовала, как ее омывают прохладные струи. Аэрин боялась, что звук и запах проточной воды ей только мерещатся с отчаяния. Периоды беспамятства были полны видениями, в которых она ползла не в ту сторону. По обугленному лицу скатилась пара-тройка слезинок. Упрямая сол оперлась на правый локоть, подтянулась вперед и во весь рост плюхнулась в ручей. Она очутилась на мелководье и из последних сил привалилась к средних размеров валуну так, чтобы вода могла свободно омывать левую руку и левую половину лица и при этом позволяла дышать.
Остаток ночи Аэрин провела в прохладном ручье, поворачивая голову, только чтобы попить, а затем снова прижимаясь лицом к валуну. Время от времени приходя в себя и снова уплывая, она гадала, зачем вообще это все. Пришел рассвет. Второй рассвет с тех пор, как она затащила себя в воду. Или двенадцатый. Аэрин смотрела, как восходит солнце. Тут до нее дошло, что она вроде бы проводит больше времени в сознании, и она пожалела об этом. Куда проще в безвременье ночи убрести прочь, оставив искалеченное тело в холодной проточной воде, и не вернуться. Но вместо этого она жмурилась на солнечный свет, а потом таращилась на смутно знакомую белую громаду на берегу ручья. Талат.
— Талат, — прохрипело горло.
Оказывается, она не до конца лишилась голоса.
Конь поднял голову и посмотрел на нее. Он не признал в мокнущей в ручье головешке свою любимую Аэрин и заржал охотно, но неуверенно.
— Если ты все еще здесь, — прошептала Аэрин, — тогда, наверное, и мне лучше задержаться. — И мучительно приняла сидячее положение.
Талат отступил на пару шагов от странной штуки в воде, когда та поднялась ему навстречу, но она снова прохрипела «Талат», и он остановился. Голос звучал не так, как полагалось звучать голосу Аэрин, но он не сомневался, что происходящее имеет какое-то отношение к хозяйке, поэтому ждал. Сидячее положение отнимало слишком много и без того скудных сил, поэтому Аэрин снова легла, перекатилась на живот и медленно, толчками вытащила себя на берег ручья. Талат встревоженно опустил голову и фыркнул, и прикосновение его дыхания к лицу заставило Аэрин застонать от боли. Она выпростала правую руку из промокшей перчатки и протянула ладонь коню, а он взял ее пальцы губами и испустил глубокий вздох — облегчения, подумалось ей. Но от его теплого дыхания снова пришлось отвернуться. «Много ты понимаешь», — прошептала она. И все же впервые с того мгновения, когда они с конем упали перед носом у дракона, ей пришло в голову, что она, наверное, не умрет.
Стоило выбраться из воды, ожоги и сломанная лодыжка заболели с удвоенной силой. Вот бы всю оставшуюся жизнь провести, лежа в ручьях! «И вполне может оказаться, что лежать придется не так уж долго, — добавилась крохотная мыслишка. — По крайней мере, надо найти способ встать и снять с Талата седло, пока ему не натерло волдыри. Ну, в запасе еще одна рука и одна нога».
Задача оказалась непростой, и Талату не нравилось, как Аэрин подтягивалась по его левой передней ноге, пока не исхитрилась ухватиться за подпругу, упереться плечами в седло и таким образом встать. Но он стоял недвижно, как мертвый дракон, и только напряжение в шее и спине сказало ей, как он встревожен.
— Мне тоже не по себе, дружок, — прошептала она.
Ей удалось расстегнуть подпругу и дать седлу соскользнуть на землю. За лопаткой оказалось ярко-розовое пятно кожи, стертой почти до мяса, где слишком долго елозила мокрая от пота подпруга. Имелось также два длинных воспаленных красных рубца, один поперек крупа и один вдоль бока. Драконово пламя.
Аэрин сползла обратно на землю, плюхнувшись на седло, и уставилась на застежки, удерживавшие седельные сумки. Еда. «Где я оставила снаряжение? Это было где-то возле ручья. За скалой». Она огляделась, но в глазах все плыло, и ей не удавалось разобрать, где камни поменьше, а где седельные сумки. Рот и горло болели. «Скорее всего, ничего, кроме пюре, в глотку не пролезет», — подумала она и скривилась, но морщить лицо оказалось так больно, что она несколько минут ни о чем думать не могла.
Сумки нашел Талат. Он убрел от хозяйки, обнюхивая землю по краю ручья, остановился возле небольших смутных бугров и поддел их носом. По звуку Аэрин поняла, что это не камни. Конь снова отошел от них, задев копытом, и звук повторился — слабый шелест вместо удара копыта по камню.
Вся вторая половина дня ушла на то, чтобы перебраться к седельным сумкам, поскольку пришлось снова залезть в воду, дабы успокоить ожоги и пульсирующую лодыжку. Аэрин лежала, положив одну руку на гладкую котомку, когда ее осенило: костер. Если удастся разварить что-нибудь в кашу, может, и получится проглотить… Повозившись, она откинула крышку одной из сумок: там обнаружился черствый хлеб. Она взяла его в руку и держала под водой, пока не почувствовала, как хлеб начал разваливаться, затем медленно его съела.
