Уловив укоризну в голосе Киндаити, настоятель поспешно замахал рукой в знак протеста.
— Нет, нет. Обвинять меня в том, что я сорвал печать, было бы неправильно. Я же говорю, бумага была очень ветхая, так что сундучок открылся, вот так, едва я попробовал приподнять крышку.
— Понятно. Вы случайно заглянули внутрь. И что же обнаружили?
— Целую кипу документов — сундучок забит ими доверху. Письма, счетные книги, дневники, записные книжки — все на пожелтевшей бумаге, ведь с тех пор сколько времени прошло. Я прочел несколько писем и увидел, что это, хм, любовные письма, которые писали друг другу Дайни и Сахэй. Само собой, тогда он не был старым Сахэем, он был крепким молодым человеком. — Так сказал Ояма и усмехнулся, словно что-то доставило ему удовольствие.
— Господин Киндаити, не хочу, чтобы вы подумали, будто мной руководило этакое пошлое любопытство. Я уважаю Сахэя Инугами. Я преклоняюсь перед ним. В конце концов, он был не только благодетелем всех жителей Насу, но и самым выдающимся человеком в районе Синсю. Мне просто хочется знать, каким на самом деле был этот великий человек. Да-да, мне хочется когда-нибудь написать его биографию. Дать его настоящий, а не выхолощенный портрет, как в «Биографии». Уверен, это ни в коей степени не повредит его памяти, но только покажет его истинное величие. Вот почему я намереваюсь исследовать содержимое китайского сундучка самым тщательным образом. Полагаю, что в нем найдутся ценные документы, о которых еще никто не знает.
Это была всего лишь пьяная болтовня. Ояма воодушевлялся своими собственными словами, но сам же им не верил. Однако после того, как завершилась вся эта история, Киндаити долго еще содрогался, когда вспоминал нечто, вскоре обнаруженное настоятелем в китайском сундучке и еще больше осложнившее ситуацию.
Гранат
Полноценные, длящиеся всю ночь заупокойные службы в наши дни стали редкостью. В большинстве случаев они завершаются часов в десять, одиннадцать. Это, если хотите, не заупокойные, а полуупокойные службы. Больше того, из всей семьи Инугами (такое бывает и в других семьях, где родственники презирают друг друга) остаться на всенощное бдение у тела сочли нужным только родители и сестра покойного. Да и то правда, не очень-то приятно сидеть рядом с трупом, у которого голова пришита к телу на живую нитку. Поэтому по предложению поверенного Фурудатэ служба завершилась около десяти.
Буря к тому времени почти улеглась, но чернильно-черные облака все еще мчались по небу, и время от времени ветер, словно спохватившись, вновь начинал швыряться косым дождем. Киндаити и Фурудатэ, уходя, как раз и попали под такой дождь, а после их ухода на вилле Инугами опять случилось неладное.
По сравнению с убийством Такэ в предыдущую ночь и с двумя убийствами, которые еще произойдут, этот случай на первый взгляд можно было бы почесть заурядным, однако важность его в полной мере обнаружилась позже. И опять все было связано с Тамаё.
Как только поминки закончились, Тамаё вернулась в свой флигель. Эта пристройка, так же как жилье Мацуко и Киё, была связана с центральной частью виллы коридором и тоже состояла из пяти комнат, имела отдельный вход и ванную. Единственная разница состояла в том, что флигель Тамаё был построен в европейском стиле. Уже не первый год Тамаё жила в нем вместе с Макакой.
Когда Тамаё направилась к себе, за ней увязалась Саёко, младшая сестра Такэ, сказав, что им нужно поговорить. После всего, что произошло в тот день, страшно уставшая Тамаё хотела одного — принять ванну и поскорее лечь спать. Однако отказать Саёко в просьбе она посчитала невозможным. Поэтому, как рассказывала Тамаё, она провела Саёко в свою гостиную.
О чем они говорили?
— Просто хотела расспросить ее о брате, — объясняла Саёко. — Слышала, что он виделся с Тамаё перед тем, как его убили, и хотелось услышать от нее самой об этой ночи.
Так она говорила, когда ее расспрашивали в полиции на следующий день, и Тамаё подтвердила ее слова. Хотя всякий, хоть немного осведомленный о некоторых подробностях личных отношений в клане Инугами, наверняка предположил, бы, что разговор касался чего-то большего.
Саёко хотела выяснить, как относится Тамаё — как она относится к Томо. Саёко была несчастна. Ее ни в коем случае нельзя было назвать невзрачной, и на самом деле красота ее была незаурядна. Однако на этой же вилле жила баснословная красавица, несравненное, необычайное создание, и красота Саёко бледнела рядом с ней, совсем как звезды блекнут в сиянье луны.
Несомненно, до оглашения завещания Сахэя она вовсе не считала себя ниже Тамаё. Нет, правильней будет сказать, что она презирала Тамаё как полное ничтожество. Что толку Тамаё от ее красоты? Нищая сирота, нахлебница, живущая из милости у чужих людей. Зато она, Саёко, пусть и не так красива, но есть у нее другие достоинства — она внучка Сахэя Инугами и, несомненно, когда-нибудь получит часть его состояния. Если бы кто и вздумал выбирать между нею и Тамаё, при условии, что он не дурак и не сумасшедший, он наверняка отдал бы предпочтение ей, Саёко, в этом она была уверена. В конце концов, ведь Томо так и поступил.
Саёко с самого детства была привязана к нему. С возрастом это чувство постепенно превратилось в любовь. Томо, со своей стороны, не чувствовал к Саёко неприязни, но весьма сомнительно, чтобы его чувства были так же серьезны, как ее. Тем не менее он принимал ее любовь. Расчетливые родители Томо, полагая, что брак этот послужит гарантией получения большей части наследства Инугами, делали все, чтобы снискать расположение Саёко и понуждали своего сына к тому же.
Но вот все изменилось. Саёко, эта курочка, которая должна была принести золотые яички, вдруг стала не нужна, зато вокруг Тамаё, которую прежде просто не замечали, засиял золотой ореол. Неудивительно, что Томо и его родители тут же переменились: стали холодны как лед с Саёко и принялись бесстыдно лебезить перед Тамаё.
В тот вечер Саёко, очевидно, пришла, чтобы разузнать, какие чувства таит в своем сердце Тамаё. Должно быть, для нее это было невыносимым унижением, но она не смогла удержать себя и не прийти, потому что с самого утра душу ее терзали боль и тревога. Теперь, когда Такэ умер, вероятность того, что Тамаё выберет в мужья Томо, возросла многократно, потому что из двух оставшихся претендентов один — Киё — был уродом с обезображенным лицом.
Однако какими словами обменялись две женщины в покоях Тамаё, для нас навсегда останется тайной. Легче было бы вызвать на откровенность каменную статую, чем принудить Саёко говорить об этом; а Тамаё, и без того скрытная, молчала, не желая своими словами опозорить Саёко.
Как бы то ни было, разговор двух женщин продолжался около получаса. Проводив Саёко, Тамаё тут же направилась к дверям спальни. Ее флигель, как уже говорилось, был устроен на западный манер, и в спальне имелся один-единственный вход — через гостиную. Тамаё не терпелось лечь и уснуть, и поэтому, как только Саёко удалилась, она вошла в спальню и щелкнула выключателем, находившимся на стене возле двери. И тут же в ужасе закричала.
