Хорошо, пусть отпечатки сходятся. Но разве невозможно как-то подделать отпечатки пальцев? Пусть даже это невозможно сделать, но нет ли здесь какого-то трюка или обмана?
Неудивительно было читать такие сомнения на враждебных лицах остальных членов клана, но почему — вот странно — даже у Мацуко, матери Киё, какой-то смущенный вид? Почему в тот момент, когда Футзисаки объявил, что человек, сидящий рядом с ней, без сомнения, ее сын, на лице ее мелькнуло необъяснимое волнение?
Однако Мацуко была слишком хладнокровна, чтобы дать своей тревоге проявиться дольше, чем на мгновение. Тут же взяв себя в руки, она окинула остальных язвительным, привычно злобным взглядом и заговорила в своей обычной раздраженной манере:
— Вы все слышали результаты. Есть ли у кого-нибудь возражения? Если есть, прошу высказать их здесь и сейчас.
Конечно, возражения были у всех. Они просто не знали, как их сформулировать. Все выжидающе молчали, и тогда Мацуко повторила, чтобы они как следует запомнили смысл ее слов:
— Молчание доказывает, что сказать вам нечего, а стало быть, можно считать, что ни у кого возражений нет. Иначе говоря, вы признаете, что этот человек — Киё. Инспектор Татибана, благодарю вас. Что ж, Киё, пойдем?
Мацуко встала, за ней — Киё в маске. Интересно, потому ли, что от долгого сиденья на татами у него затекли ноги, двигался он как-то неуверенно?
И в этот момент Киндаити снова заметил, как Тамаё приоткрыла рот, будто собралась что-то сказать. Затаив дыхание, он внимательно смотрел на Тамаё, но и на этот раз она крепко сжала губы и опустила глаза.
Мацуко и Киё в комнате уже не было.
Так чего же не сказала Тамаё? Она собиралась что-то произнести — и не один раз, а дважды, и в эти моменты само ее лицо свидетельствовало о чрезвычайной важности того, что она хочет сказать. Вот почему ее нерешительность страшно разозлила Киндаити. Уже потом, оглядываясь назад, он понял, что должен был сделать так, чтобы она заговорила, даже если бы ему пришлось заставить ее заговорить, потому что это дало бы ему возможность уладить по крайней мере полдела прямо на месте и в тот же момент. Больше того, он мог бы предотвратить преступления, которым суждено было свершиться.
— Ну что ж, — облегченно вздохнул инспектор Татибана, когда члены семьи удалились, — по крайней мере, теперь нам кое-что точно известно — кто этот человек в маске. В делах такого рода невозможно поступать иначе, как только отшелушивать тайны одну за другой, как луковицу.
В тот же день вынутое из озера тело Такэ подверглось вскрытию и вернулось на виллу Инугами. Согласно данным вскрытия, причиной смерти стала единственная колотая рана в спину по направлению к сердцу, и смерть, вероятно, наступила между одиннадцатью и двенадцатью часами предыдущей ночи. Интересно другое: по виду раны эксперты сделали вывод, что Такэ был заколот не мечом, но чем-то вроде кинжала.
Именно этот вывод чрезвычайно заинтересовал Киндаити. В самом деле, кинжалом можно лишить человека жизни, но отделить голову от тела — затруднительно. Значит ли это, что убийца имел наготове два орудия — кинжал и что-то еще для отделения головы?
Во всяком случае, тело Такэ было возвращено семье, и ночью на вилле Инугами настоятель святилища Насу Ояма отслужил поспешную заупокойную службу в соответствии с синтоистской верой семьи Инугами. Киндаити тоже присутствовал на службе, там и услышал от настоятеля любопытнейшую историю.
— Знаете, господин Киндаити, на днях я обнаружил нечто интересное.
Ояма, должно быть, опьянел от выпитого вина, иначе как объяснить, зачем ему понадобилось подсесть именно к Киндаити да еще с волнением рассказать ему то, что он рассказал?
— Что же такое вы обнаружили?
Настоятель плутовато усмехнулся.
— Ну, наверное, мне не следовало употреблять слово «интересное», когда речь идет о тайне старого Сахэя. Хотя и тайной это не назовешь — в наших краях она всем известна. Только вот подтверждение я нашел совсем недавно.
— О какой же тайне господина Инугами вы говорите? — В Киндаити зашевелилось любопытство.
Маслянистое лицо Оямы сморщилось в тонкой ухмылке.
— Вы же знаете, о чем я говорю. А может быть, и не знаете. Нет, вы, конечно, должны знать. В конце концов, всякий раз, когда люди рассказывают историю Сахэя Инугами, они приберегают его тайну напоследок, — сказал Ояма с намеком. — Вы знаете, что между Сахэем и дедом Тамаё, Дайни Нономия, были гомосексуальные отношения, не так ли?
— Ч-то? — выпалил Киндаити, но тут же пришел в себя и огляделся. К счастью, остальные присутствующие на службе собрались в дальнем конце комнаты, и никто не обращал на Киндаити никакого внимания. Оторопев, он выпил одним глотком пиалу чая.
Для Киндаити откровение настоятеля было как гром среди ясного неба. Об этой стороне жизни Сахэя в «Биографии Сахэя Инугами» не упоминалось, и Киндаити услышал об этом впервые.
В свою очередь, удивленный изумлением Киндаити, Ояма заморгал.
— Значит, вы ничего не знаете?
— Нет, не знаю. В «Биографии Сахэя Инугами» об этом ничего не говорится, хотя и сообщается множество подробностей об отношениях Сахэя с Дайни Нономия.
— Разумеется. О таких вещах люди предпочитают не говорить в открытую, но у нас об этом знают все. Разве господин Фурудатэ ничего не сообщил вам?
Фурудатэ — благородный человек и, ясное дело, воздержался от того, чтоб открывать чужие личные секреты. Хотя сам факт гомосексуальных отношений между Дайни и Сахэем все же имел какое-то отношение к теперешнему делу.
Некоторое время Киндаити сидел в задумчивости, уставясь взглядом в одну точку, словно в бездну. Наконец он поднял глаза.
— Вы говорите, что нашли какое-то подтверждение этому. Какое именно?
Настоятель как-то вдруг засмущался своей откровенности, но отказаться от возможности поделиться с кем-то своим открытием все же не смог.
— Да, подтверждение… — начал он, подавшись вперед и дыша в лицо Киндаити винным перегаром.
По словам Оямы, он недавно приводил в порядок кое-какие вещи, хранившиеся в ризнице святилища, и нашел там китайский сундучок. Сундучок был завален всяким пыльным хламом, и потому он никогда прежде не обращал на него внимания, а тут заметил, что крышка сундучка аккуратно опечатана полоской бумаги, на которой тушью что-то написано. Бумага так почернела от времени и копоти, что поначалу ему никак не удавалось прочесть надпись, но после долгих усилий он наконец разобрал следующие иероглифы «Запечатано в присутствии Дайни Нономия и Сахэя Инугами 25 марта 1911».
— Двадцать пятое марта тысяча девятьсот одиннадцатого года. Эта дата о многом говорит. Вы ведь читали «Биографию», а стало быть, знаете, что Дайни Нономия умер в мае тысяча девятьсот одиннадцатого. Выходит, китайский сундучок был запечатан этими двумя людьми незадолго до кончины Дайни. Вероятно, Дайни понимал, что жить ему остается недолго, и он вместе с Сахэем что-то заложил в сундучок. Так я подумал.
