Ван Гог вдруг начинает ощущать себя великим художником, которому не под стать караулить людей за столиком в кафе и стучаться в дверь борделей, посещаемых зуавами. Он как будто впервые обернулся и, глядя на пройденный путь, осознал, что забросил огромное количество картин, которые на самом деле доказывают, что он настоящий, серьезный живописец.
Осознание, однако, омрачается горестной мыслью: почему никто не хочет покупать его произведения? Почему он по-прежнему существует только лишь за счет поддержки Тео? Винсент с нетерпением ждет прибытия Гогена, он жаждет поскорее услышать его мнение — ожидание постепенно превращается в тревогу.
Я прямо-таки сгораю от нетерпения узнать, что будет делать Гоген. Самое главное — не разочаровать его; впрочем, я убежден, что для него весь план — лишь пустой каприз.
Ван Гог опасается, что Гоген принял приглашение только из стремления к финансовой стабильности, что интерес к проекту южной мастерской с его стороны — лишь притворство. Их совместное существование, таким образом, начинается под знаком неопределенности.
Странная ролевая игра
Поль Гоген прибыл в Арль 22 октября 1888 г.
Первую ночь он остановился в «Кафе де ла Гар», где обратил внимание на мадам Жину. Затем он отправляется в Желтый дом, разбирает привезенные вещи и приспособления для живописи. Дядя радуется как ребенок: он буквально прыгает от счастья, говорит без умолку о местных красотах, обсуждает планы совместной работы. Теперь Винсент может гордо смотреть в лицо арлезианцам — отныне он не одинок!
Ван Гог предчувствует, что в его жизни грядут перемены, ему не сидится на месте. Дядя понимает, что после работы с Гогеном его живопись уже никогда не будет прежней. В какой-то мере Винсента можно назвать мистиком. Он считает себя гением-аутсайдером, чей талант вот-вот вспыхнет, как яркая звезда. Своего рода непризнанный пророк, подобный Христу, — скоро весь мир заговорит о нем.
Тео Ван Гог продал от моего имени керамику за 300 франков, — пишет Гоген своему другу Клоду-Эмилю Шуффенекеру незадолго до отъезда на юг. — В конце месяца я планирую отправиться в Арль и, возможно, задержусь надолго — работа там позволит мне не беспокоиться о деньгах, по крайней мере до тех пор, пока я не стану знаменит. Пока что мне обещали ежемесячное жалованье.
Первые дни недели вместе обещали быть настоящей идиллией. Осень принесла в Прованс новые краски — теплые, ностальгические. Холода пока еще не настали, так что можно было спокойно проводить время на природе. Некрополь в Алискампе пылает закатными красками, жители не спеша бродят по парку под сенью высоких кипарисов и ветвистых тополей. Сады оживились от новых, совершенно невероятных фиолетово-голубых оттенков. В полях работают женщины среди шпалер, похожих на призраки. Такой Прованс — меланхоличный, нерадостный — мы находим на полотнах Гогена. Своей тоской он заражает Ван Гога, который вместе с другом возвращается к прошлым сюжетам и находит совершенно иные решения.
Сколько недоумения во мне вызывали разные версии «Сеятеля»! То, что за образец была взята картина Милле, я усвоил от матери еще в детстве, однако совершенно непонятно было, что так сильно изменило облик засеянного поля в ноябрьской версии по сравнению с первоначальной, написанной в сентябре. В первом варианте яркое солнце оттеняет красно-голубое поле, герой полностью слит с пейзажем; во второй версии регистр меняется кардинально. Фигура сеятеля изображена против света: он вырезан на переднем плане, словно тень, задавленная болезненным солнцем, которое окрашивает горизонт зеленым. Снизу изображено дерево: плоское и угрюмое, оно врастает в пейзаж, как на мрачном японском эстампе.
