авиакомпании бессмысленно ругаются друг с другом, ничто не может быть дальше от истины.
В то время мало кто это понимал, но "дерегулирование" началось еще до того, как кто-то успел произнести это слово. Как доказывали Херб Келлехер и Ламар Мьюз с девушками в сексуальных штанах, как доказывал Фрэнк Лоренцо с арахисовыми тарифами, как доказывали Боб Крэндалл и Дик Феррис в компьютерных войнах, мужчины, управлявшие авиакомпаниями, конкурировали не иначе, чем менеджеры в любой американской отрасли. Почти сорок лет федерального регулирования подавили конкуренцию, но не притупили импульс к ней. Регулирование лишь вынудило руководителей авиакомпаний прибегнуть к мутировавшим формам конкуренции. Как законодательный акт, дерегулирование лишь узаконило поведение, которое уже имело место.
Называть дерегулирование ошибкой - как это делали многие, по крайней мере, в течение дюжины последующих лет - было пустой тратой времени. Независимо от того, была ли дерегуляция мудрым или ошибочным шагом государственной политики, она должна была произойти. Государственная защита сыграла свою роль в становлении современной индустрии авиаперевозок; безусловно, она способствовала техническому развитию отрасли, в частности зарождению реактивной эры. Но к 1970-м годам, если не раньше, регулирование авиаперевозок стало таким же неестественным и анахронизмом, каким было запретительное право в 1920-х годах и налог на голосование в 1960-х: каждое из них противостояло натиску здравого смысла только благодаря политическим уловкам укоренившегося электората, и каждое рухнуло только тогда, когда этот электорат был перегружен политической силой. Отличие дерегулирования в том, что оно победило, несмотря на то что против него наиболее рьяно выступали те, кто на практике уже принял его - за исключением одного, как выяснилось.
Несмотря на историческую и экономическую неизбежность, дерегулирование стало законом в тот момент, когда оно произошло, в равной степени как случайно, так и по необходимости. Пока сами авиакомпании переживали перемены, в Вашингтоне пересеклись пути нескольких маловероятных личностей. Одним из них был профессор права Гарвардского университета, мечтавший стать судьей Верховного суда США. Другой был сенатором США, который хотел стать президентом. Третьим важным игроком был частично реконструированный хиппи, намеревавшийся провести собственное рандеву с историей.
Среди путей, ведущих их в дела авиакомпаний, был и Уотергейт.
Фил Бейкс никогда не забудет, как собирался в Вашингтон. Это был яркий день в Чикаго, конец весны, и он был босиком в обрезанных шортах. Встав на Suzuki 500 на обочине перед домом родителей, он вывернул правое запястье вперед и завел мотоцикл по пандусу в кузов фургона U-Haul, направлявшегося в Вашингтон.
В этот момент к дому подъехал черный седан. Из машины вышел мужчина в темном костюме и повернулся к дому.
"Могу я вам помочь?" воскликнул Бейкс.
"ФБР", - ответил он. Он объяснил, что звонил в дом семьи в рамках проверки биографии самого Фила Бейкса.
Бейксу это нравилось. В свои 27 лет, с волосами, свисающими до плеч, он собирался стать частью истеблишмента, частью решения, , связанного с карьерой хорошего чиновника, о которой мечтают, проведя свои юные годы в конце шестидесятых. Бэйкс собирался присоединиться к самой заметной правоохранительной организации в стране: Специальной группе по расследованию Уотергейта, которую создавал его старый профессор права Арчибальд Кокс. ФБР постучалось в дверь его родителей, и это был не промах!
Бейкс рос чертовкой. Он любил прогуливать, особенно чтобы посмотреть игру "Кабс" на стадионе "Ригли Филд", что было нелепо для ребенка из "Уайт Сокс" в Саут-Сайде Чикаго. Во время учебы в мужской школе Brother Rice High School он подрался с девушкой и был уличен в пьянстве. Бэйкс отказался назвать имена тех, кто еще пил. Директор школы, брат Роуэн, в свою очередь, исключил его из школы навсегда. Хуже того, школа отказалась спонсировать его поступление в Нотр-Дам, единственный колледж, в котором он хотел учиться. Бэйкс был разрушен настолько, насколько может быть разрушен любой выпускник средней школы.
Это унижение пробудило в молодом драчуне ярость, которую он втайне направил на брата Роуэна. Он поступил в местную государственную школу и без устали учился, принося домой одни пятерки. Он получил главную роль (боксера) в школьной постановке "Небеса могут подождать". Его блестящие оценки сохранились и после поступления в Университет Лойолы (несмотря на то, что его отчислили из общежития за пьянство). В 1968 году он поступил на юридический факультет Гарварда.
Это было на пике антивоенного движения, и Гарвард был одним из великих полей битвы. Бэйкс всегда был рад аудитории и выступал с лекциями перед общественными группами против войны. После окончания университета в 1971 году Бейкс купил школьный автобус "Шевроле" 1959 года выпуска, покрасил кузов в красный цвет, а крышу - в серебристый (чтобы отражать солнце), поставил музыку и отправился в путь с несколькими приятелями; они провели год мира, любви и бодисерфинга в окрестностях Акапулько, получив стипендию, предоставленную Гарвардом.
Когда Бейкс наконец устроился в небольшую чикагскую юридическую фирму, он обнаружил, что ему до смерти скучно, но однажды днем, возвращаясь домой на поезде, он резко поднялся, когда прочитал, что Арчибальд Кокс покидает Гарвард, чтобы стать специальным прокурором по Уотергейтскому делу. После нескольких телефонных звонков в Вашингтон Бейкс оказался вовлечен в одно из самых захватывающих и политически значимых судебных разбирательств в истории американского права: например, он представил федеральному большому жюри дело против помощника Никсона Джона Эрлихмана и добился его обвинительного приговора.
Во время работы в штате Кокса к Бейксу присоединился близкий друг, работавший на факультете права в Гарварде. Это был Стивен Брейер, блестящий молодой профессор, который работал с Бейксом в Harvard Law Review и привлекал его к выступлениям против войны. Брейер тяготел к судебной системе и сильно интересовался политикой, поэтому он часто планировал свои отпуска в Вашингтоне, в том числе в рамках специального обвинения по делу Уотергейта.
Брейер, чьи научные интересы лежали в области коммерческого права, изучил корпоративный аспект Уотергейта. Среди дюжины американских корпораций, втянутых в это дело, внимание Брейера привлекло дело American Airlines. Брейер задался вопросом, что могло заставить Джорджа Спэтера, руководителя, казалось бы, безупречной честности, так грубо нарушить законы о предвыборной кампании. Проведя дальнейшее расследование, Брейер ясно увидел ответ: правительство наделило Совет по гражданской аэронавтике полномочиями по контролю за деятельностью авиакомпаний, от которых зависит жизнь и смерть. Несмотря на то, что Совет по гражданской аэронавтике был призван развивать величайшую в мире систему воздушного транспорта, он, очевидно, сбился с пути. Он потворствовал отрасли, которую должен был регулировать, и тем самым взвинтил цены на авиабилеты настолько, что путешествовать могли только избранные.
В следующем году Брейер вернулся в Вашингтон в очередной академический отпуск,
