что не могут больше найти путь ни в своё тело, ни в глаза рисунков и статуй. Тогда забытое тело кладут в ящик и увозят на острова.
Обычно же лунные уходят в свет сами по себе, по своей воле, и возвращаются тогда, когда того пожелают. Их можно позвать, — так же, как можно разбудить спящего человека.
Но Усекновитель — не совсем обычный лунный.
Он появился… морочки его знают, когда: даже в историях Леса он известен ещё по меньшей мере тысячу лет назад. В тех историях он приходит, вооружённый огромный мечом, чтобы наказать виновных; он знает откуда-то точно, кого именно карать, и безжалостный белый свет обращает их пеплом.
— Я чувствую, — вздохнул рыцарь. — Это нельзя объяснить.
Он чувствует, и это чувство похоже то на едва заметное покалывание, то на зуд, то на боль. И единственный способ избавиться от него — выполнить то, для чего и предназначен Усекновитель; и после этого можно будет уснуть вновь.
— Жрецы терпеть его не могут, — доверительно сказала Меленея и хихикнула.
А потом вспомнила, что ужасно на меня обижена, фыркнула и отвернулась.
— Но… почему? Ты ведь говорил, что делаешь… что-то правильное. И наказываешь только виновных.
Меленея в ответ засмеялась, а Дезире отозвался:
— Я ничего о них не помню.
Он вообще мало что помнил, — одни только бессвязные картинки.
…он идёт через мёртвое поле, глухое, страшное. И травы рассыпаются трухой от каждого шага, и с неба медленно падает сизо-серый пепел, крупными хлопьями — будто птичьи перья. Деревья стекают на землю смолой, и каждая тень на стволе — пасть, искажённая воплем ужаса. Тягучая маслянистая грязь цвета крови чавкает под ногами, и в этой грязи друзья навечно смешались с врагами.
И всё вокруг серое, или чёрное, или красное, или мёртвое. И ничто не дышит. И нет ни звука, и небо немое и низкое, и всё, что есть под ним белого — сияющий меч.
Тогда он поднимает его.
Дезире рассказывал всё это неуверенно, с извиняющейся полуулыбкой и взглядом снизу вверх, — словно сам сомневался, что говорит что-то разумное. А я только и могла, что кивать и хмуриться.
— Как это? Почему?..
Меленея пожала плечами и снова засмеялась. И сказала раньше, чем Дезире успел вставить хоть слово:
— Такие зверушечьи вопросы!..
— Какие?..
— Тупые, — она растянула губы в улыбке. — Ты ищешь смысл и справедливость. Нет их под светом Луны!
Я беспомощно глянула на Дезире. Но рыцарь молчал. И я, отряхнув рукавицы от снега, присела на своё место у меча и запрокинула голову.
Утро вступило в свои права, но ещё не успело раскрасить небо синевой, — оно стояло над нами белое и пустое, будто кто-то забыл налить на него краски.
— Вы же не были знакомы, — сообразила я. — Ты же велел никому не говорить, что ты проснулся. А ты… ты же не спускаешься с перевала. Как же так?
— Долгая Ночь, — недовольно бросила лунная. — Сегодня она не придёт. Сегодня всё по-другому.
— «Она» — это… зверушка?
— Что бы ты понимала в зверях!
— Не ссорьтесь, — снова попросил Дезире. — Мел никому не скажет.
— Не скажу, — проворчала девочка. — Я терпеть не могу жрецов. Пусть утрутся соплями…
Всё это как-то плохо укладывалось в голове. Чёрная молния, разбившая Марпери. Крысиные деньги, из-за которых… что уж теперь: из-за которых убили Троленку. Лунная девочка, которая пятнадцать лет ждёт на закрытом перевале двоедушницу. Жрецы Луны, окружившие Усекновителя заклинаниями. Усекновитель, который всё-таки проснулся, но помнит только, как шагал через мёртвое поле, пепел и кровь…
И я. Я-то зачем во всём этом?
Я легонько стукнулась головой о меч, а потом села поудобнее и задумчиво тронула знаки у меча.
— Они тёплые почему-то.
— Я нагрела, чтобы лёд снимался легче.
— Это… медь такая?
— Золото.
— Золото?..
Меленея смерила меня надменным взглядом и снова вздёрнула нос.
Я цокнула по металлу ногтём и попыталась ковырнуть, но не преуспела. Даже серебро в таких количествах стоило бы больше, чем любые деньги, которые я когда-либо в своей жизни держала в руках. А золото… но что за дело лунным до человеческих денег.
— Я не помню, — повторил Дезире, глядя на меня напряжённо. — Олта, я действительно не помню. Но, может быть, я…
…тогда он поднимает его.
Всё замирает, как в последнюю страшную секунду перед дождём, и в воздухе искрит сила, и безумные глаза напротив глядят с укоризной.
Пахнет озоном. Озоном и горелой плотью. Пахнет смертью, мучением, болью, застывшим в воздухе криком, пеплом, слепящим горем, жгущей вены ртутью, неминуемым будущим и треском, с которым раскалывается мир. Пахнет кровью, и этот запах стоит в воздухе, осязаемый, зримый, живой, и глядит в ответ, глядит пустыми глазницами, в которых нет больше ничего человеческого.
Свет бьёт в макушку нестерпимо горячим лучом. Он прожигает наскозь, наполняет тело, распирает до боли. Меч загорается белым пламенем.
Клинок рассекает пространство, и глаза напротив гаснут.
— Это что-то важное, — повторил Дезире со странной мукой. — Это всегда что-то важное, что-то правильное, что-то… нужное. Я завершаю вещи, которые должны были закончиться. Я освобождаю место для…
— Для десерта, — подхватила Меленея и дружелюбно похлопала рыцаря по спине. — Так, кажется, говорят? Нужно оставить место для десерта! Ох, и сожрала бы я что-нибудь!.. Ну, чего вы так на меня смотрите? Что опять-то не так?
Дезире вздохнул. А потом повторил твёрдо, глядя прямо на меня:
— Это должно быть правильно. Но я ничего не помню.
xxiv
— Надо вытаскивать его отсюда.
Я всё ещё переваривала «десерт»: Меленея в своих неуклюжих попытках перевести тему дошла до того, что протянула руку, прорвала ногтями воздух и достала из сияющего разреза стопку листов с машинописным текстом. Обслюнявив палец и перебрав бумаги, она выбрала один из листов и принялась без выражения зачитывать описание какого-то сногсшибательного торта, приготовленного для свадьбы колдуна Кале и его невесты, будущей покойницы. Торт был описан весьма вкусно, и я и впрямь отвлеклась, — поэтому новая фраза лунной выбила меня из колеи.
— Вытаскивать, — деловито повторила Меленея. — А то так и тронуться недолго. Эй, рыцырь! Ты же не хочешь тронуться?
— Ты знаешь, как снять это заклинание?
— Понятия не имею. У тебя не найдётся ножовки?
Я моргнула, а девочка принялась ощупывать мою шубу, всерьёз, похоже, надеясь, что я не покидаю дома без пилы.
— С собой?.. С собой нет. А заче…
Она была быстрая, эта лунная, — такая быстрая, будто двигалась не как человек, а как свет. Вот только что стояла рядом со мной, безо
