минуту около Яшавира, пристально осмотрел его с головы до ног и, приказав ему в пять часов обязательно зайти к нему в кабинет, прошел дальше. Сопровождавшему его мальчику он велел проследить, чтобы новичок выполнил приказание.
Когда мистер Бартон скрылся за дверью, Яшавир испуганно осведомился у стоявших рядом воспитанников, не знают ли они, зачем его вызывает наставник.
— Скорее всего, затем, чтобы дать тебе отведать стека, — ответил один из них.
Вообразив, что его чем-то собираются угостить, Яшавир успокоился. Однако днем, проходя мимо кабинета мистера Бартона, решил полюбопытствовать:
— А что такое стек?
— Стек — это трость.
— Трость?..
Яшавир сразу же вспомнил трость своего отца, с которой он очень любил играть, и обрадовался: сейчас ему выдадут трость для игры.
— Каждый мальчик получает здесь только по одной трости или их дают несколько? — наивно спросил он.
Но, когда ему объяснили, что значит «получать стек» и какое место при этом больше всего страдает, Яшавир вздрогнул и побледнел. Он впервые услышал, что тростью можно не только играть…
— А что я должен делать, когда меня накажут? — спросил он, боясь и здесь попасть впросак.
— А ничего. Скажешь «сэнк’ю[43], сэр» и ступай в свою комнату.
«Сэнк’ю, сэр… сэнк’ю, сэр», — старался затвердить Яшавир незнакомые слова.
Мысль о том, что его ждет, отошла на задний план. Главное было запомнить и правильно произнести новую фразу:
— Сэнк’ю, сэр! Сэнк’ю, сэр! Сэнк’ю, сэр!
Дин-дон, дин-дон, — зазвонил церковный колокол. Шествуя в общей колонне воспитанников, Яшавир горел нетерпением узнать, какой бог живет в этом большом, красивом доме, называемом церковью.
Началась общая молитва.
Яшавир не знал слов молитвы, и ему скоро стало скучно. Так и подмывало немного подвигаться, постучать ногой в такт молитве, но, опасаясь, как бы бог не рассердился на него, он заставил себя стоять неподвижно.
Мальчики, стоявшие рядом, усердно молились. Все они держали руки перед глазами, ладонями внутрь, будто просили о чем-то, и в то же время — неизвестно, как это им удавалось, — стройно, хором, произносили слова. Никто не отставал от других и не вырывался вперед. Заслонившись по их примеру ладонями, Яшавир думал: что же это значит — держать руки таким образом? Разве до английского бога не доходит молитва, если ее читают с открытыми глазами? А где же сам бог? То ли среди свечей у алтаря, то ли сидит внутри этого па́дре[44], что расхаживает по церкви в длинном черном халате? Чтобы разобраться в этом, он осторожно отнял руки от глаз и стал присматриваться, но потом, испугавшись, что бог строго накажет его за этот новый проступок, плотно прикрыл глаза.
Когда наступило время обеда, Яшавир опять забеспокоился. Еда казалась ему теперь очень сложным делом. Он глаз не спускал с окружающих, наблюдая, как они режут ножом хлеб, берут вилкой овощи. По примеру других ребят, он тоже взял в руки нож и, держа его тупым концом книзу, попытался отрезать кусочек хлеба, но хлеб не поддавался. Затем он попробовал поймать на вилку две-три горошины, которые виднелись среди зелени на тарелке, но и это ему не удалось. Раздосадованный неудачей, Яшавир нажал на нож изо всей силы, задел стоящее рядом блюдо с овощами и перевернул его.
Овощи вывалились Яшавиру прямо на колени. На секунду стук ножей и вилок в столовой прекратился, и наступила полная тишина. Все насмешливо переглянулись. Мистер Бартон не мигая уставился на Яшавира, который вдруг испуганно и бессмысленно забормотал:
— Сэнк’ю, сэр! Сэнк’ю, сэр!
Какой-то мальчик вывел Яшавира во двор и, тряпкой смахнув овощи с его костюма, замыл жирные пятна. Но, вернувшись за стол, Яшавир уже не мог есть с прежним аппетитом. Он сидел смущенный и подавленный и невыразимо страдал от сознания, что он горький неудачник и совершает одну ошибку за другой. Неужели всевышний не поможет ему вечером, когда он пойдет «получать стек», и он не сумеет четко и твердо произнести «сэнк’ю, сэр»?..
Наконец пробило пять, и он с замиранием сердца постучал в дверь кабинета мистера Бартона. Сейчас он подставит свою спину и, получив причитающееся количество ударов, тут же отчеканит: «Сэнк’ю, сэр!»
Однако мистер Бартон, открыв дверь и пропустив Яшавира в комнату, не приказал ему подставить спину и даже не дотронулся до своего стека. Он прежде всего спросил Яшавира, нравится ли ему школа, товарищи, воспитатели, затем ласково погладил его по голове и, протягивая конфетку, сказал:
— Ну, ступай. Это пустяковое дело. Скоро ты привыкнешь, и все пойдет хорошо. Не унывай!
Яшавир покосился на стек, стоявший в углу, потом удивленно взглянул на мистера Бартона и молча вышел из комнаты. Он был искренне огорчен тем, что ему не представилась возможность сказать «Сэнк’ю, сэр». До следующего подходящего случая он, чего доброго, и забудет эти слова.
И вдруг Яшавира словно осенило, он быстро повернулся, ворвался в кабинет мистера Бартона и, радостно выкрикнув: «Сэнк’ю, сэр!», — со всех ног бросился обратно. Он чувствовал, что опять совершил серьезный проступок, но вместе с тем почему-то был уверен, что мистер Бартон простит его. И когда он позовет его к себе в кабинет еще раз, то даст уже не одну, а две конфетки.
Бхишам Сахни
КАПЛИ КРОВИ
Наступил месяц магх[45], все небо заволокло тучами, но вместо долгожданной влаги на зазеленевшие поля выпал град. Иногда его сменял проливной дождь, налетал ураган, но затем град сыпал снова. Взывая к всевышнему, крестьяне с серпами бросались на поля, чтобы собрать остатки урожая, но поля их были пусты — земля лежала черная, как обгорелый труп. Лишь кое-где, затоптанные, заваленные комьями земли, точно тела юных воинов, оставшихся на поле брани, полегли колосья пшеницы.
Повсюду, в селах и деревнях, воцарилась гнетущая тишина, и под покровом этого зловещего безмолвия в жизни крестьян наступил крутой поворот. Приходили в ветхость жилища, за бесценок продавалась земля, на полях прокладывались новые межи. На дороге, ведущей в город, где прежде так часто поскрипывали нагруженные пшеницей повозки, сейчас виднелись только фигуры крестьян, покидающих родные места. Некоторые из них, оставив семью и хозяйство на волю всевышнего, шли в город и нанимались в рикши; другие добровольно вступали в армию; третьи, повергнутые в трепет могуществом небес, становились бродячими аскетами. На межах за деревней, на дорогах разыгрывались трагические сцены.
Все
