тишком переругались в ризнице. Вышли вшестером, очень торжественно. Ксендз последний. Заиграл орган.
— Братья мои, — говорил ксендз с амвона, — ширится безбожие.
Люди пели: «Мы жаждем бога, пресвятая Дева…» Двенадцать деревянных апостолов, покрытых позолотой, стояли навытяжку. Лица их были повернуты в сторону главного алтаря.
После проповеди рука Весека начала потихоньку перемещаться в сторону этих колокольчиков. Его сосед не зевал. Оба схватились разом. Колокольчик звякнул. Ксендз от алтаря пытался краем глаза увидеть, что происходит.
Весек отпустил. Сосед успокоился, на что-то загляделся. Может быть, молился? Улучив момент, Весек щелкнул его по лбу и схватил колокольчики. Произошло это так быстро, что, кажется, никто в костеле, даже крестная на первой скамье, ничего не заметил.
До конца спокойно простояли на коленях, драться собирались потом, но неожиданно вмешался Пырей. Взял и стукнул Весека. Силы были неравные, Весек стал обзывать Пырея и едва унес ноги.
Вечером, однако, Пырей сам пришел. Свистнул из темноты. Весеку было страшновато, но Пырей завлекал:
— Иди, ничего я тебе не сделаю.
На всякий случай Весек подходил боком, остановился в двух шагах, но оказалось — напрасно.
— Чего надо?
— Увидишь, — сказал Пырей.
Мы перешли по шпалам узкоколейки темнеющий, уже вечерний мост.
— Мать меня выдерет, — отговаривался Весек.
— Ничего тебе не будет, — успокаивал его Пырей.
В саду у крестной пахло увядшими листьями. Дом стоял темный, только в одном окне розовело слабенькое зарево — от лампадки перед образом.
— Если б я попросил, она бы мне дала, — сказал Весек.
— А мне нет, — объяснил Пырей, — мне б не дала. Да и собака тебя знает.
Что Весеку оставалось делать? Влез на дерево и нарвал темно-фиолетовых слив. Пырей был намного нас старше; по правде говоря, мы его не любили. Ему бы только командовать.
Еще он таскал у своей сестры юнрровские[5] сигареты «Кэмел» с желтым верблюдом. Рассчитывал когда-нибудь протыриться за ним на небеса. Сквозь игольное ушко.
И уроки в первый раз мы прогуляли из-за Пырея. Утром увидели: стоит у входа на школьную спортплощадку. Под курткой с правой стороны прямоугольные очертания книг и тетрадей. Еще была у Пырея сеть.
— Зачем взял? — спросил Весек.
— Как зачем? — удивился Пырей.
— Не, я пойду в школу, — решил Весек.
Мы с Карчмареком-младшим стояли в сторонке. В окнах школы отражалось солнце.
— Боишься?
— Чего мне бояться?
— Хочешь идти или нет?
— Если они пойдут, и я пойду, — подбородком мотнул в нашу сторону Весек.
— Да им небось слабо́.
Звонок мы услышали, когда были уже далеко. На лугу стрекотали последние кузнечики. Трава привяла, пожухла. Расстелили на берегу сеть. Пырей для прочности кое-где довязал веревочки из расплетенных парашютных стропов. Мы зашли в воду — раз, другой, третий. Тени стали короткие, как на большой перемене.
— Вот бы щуку поймать. Интересно посмотреть, — сказал Весек.
— Да ну! Чего там смотреть! — пожал плечами Пырей. — Хотя… я видел в газете. Рисунок такой: щука — империалист.
— Щуку господь бог сотворил в день четвертый вместе с другими рыбами.
— Откуда ты знаешь? — спросил Пырей.
— Ксендз говорил.
— Э-э… Ксендз, ксендз…
— А тебя, скажешь, не бог сотворил? — не сдавался Карчмарек.
— Дурак! Может, сотворил, а может, и не сотворил. Ты знаешь, кто такой Дарвин?
Про Дарвина мы уже слышали — правда, разное.
— Он говорил, что человек произошел от человека, а тот человек — от обезьяны.
Пырей вытащил из-под куртки учебник по естествознанию. Он учился в седьмом классе. В учебнике действительно были разные обезьяны и портрет старика с большой белой бородой.
Мы посмотрели, еще несколько раз впустую закинули сеть. Вдруг оказалось, что уже очень поздно. Смеркалось. Мы боялись, что все откроется. Припустили вприпрыжку по сырому лугу.
Наутро в школе Весек сказал, что его тоже отлупили, хотя не знаю, правда ли ему снился наш волосатый предок Дарвин, скакавший с дерева на дерево.
— Все из-за этого Пырея, пусть только мне попадется, — грозилась мать Весека.
Пырей не попадался. Весек обещал, что из школы «больше никогда-никогда…». На рыбалку отправлялись Карчмареки, а Весек вроде бы шел в «кружок» для прислужников. У нас были палки, веревки и поплавок.
«Кружок» — не школа. Из школы в том году Весек действительно не убегал.
А все потому, что уж очень нам нравилось ловить рыбу. На червяка, на хлеб, на проволочные крючки. Вытаскивать из воды. Рыбины метались бы по песку. Рука чувствовала шероховатость чешуек. А мелочишку можно кинуть в стеклянную банку с водой. Пусть себе плавает в банке.
Течением сносило поплавки из пробок. Вода была цвета пепла. Несла пожолкнувшие листья. Вдруг поперек легла длинная тень. Мы подняли головы: на другом берегу стояла крестная.
— Мать знает, что ты здесь?!
Весек сделал вид, будто голос с той стороны не долетел, и вежливо переспросил:
— Что, извиняюсь?
Мы с Карчмареками стали кричать, что да, знает, сама велела. Крестная еще с минуту постояла, посмотрела. Пробка старшего Карчмарека начала подрагивать, приплясывать на мелкой волне. Крестная ушла. Но на Весека нагнала страху.
— Скажет.
— Может, не скажет.
— Я лучше пойду.
Чем ближе подходили мы к домам, тем сильней беспокоился Весек. А «кружок» и так давно уже должен был закончиться. «Может, сказать ксендзу, что я перепутал время», — прикидывал Весек. Старший Карчмарек сомневался, стоит ли.
— Тогда я зайду в костел.
— Зачем?
— Просто так.
Мы зашли с ним. Тоже помолились. На всякий случай, впрок. Нам было хорошо известно, что человек в конце концов умирает. Карчмарек-младший даже собирал картинки со святыми.
В костеле было холодно и очень тихо. Слева бог-отец сталкивал ангелов в огонь. Справа, на картине, где было избиение младенцев, вооруженные мечами люди делали свое дело. Дверцы дарохранительницы сверкали как золотые зеркала.
— Ты… там что, правда бог? — спросил шепотом младший Карчмарек.
Мы преклонили колени. Встали. Красный «вечный» огонек перед главным алтарем колыхался в висящей на цепи лампаде, как на чаше весов.
Пальцы у нас были мокрые от воды из кропильницы и грязные от прибрежной глины. Солнце падало косыми лучами, в которых плясали крошечные пылинки. Да, лучи уже не были отвесными, от окон по одной стороне они доходили до скамей на другой.
Неф, объяснял когда-то ксендз, означает ладья. Костельный неф и вправду был похож на огромную лодку, вытащенную на берег, перевернутую вверх дном.
Крестная пришла раньше нас. Сидела на скамье. Старая женщина. Деревья уже теряли листву, тени от голых веток сплетались с тенями оконных переплетов в сеть. Сеть теней опутала Весекову крестную. Казалось, она попалась в нее на последней осенней рыбалке.
Инвалиды
Инвалиды были довоенные и военные. Мы часто встречали
