«Угрюм-реке»… Да и принцип «Братьев Карамазовых» здесь подходил больше принципа «Расёмона». Пусть зрители сами придумывают версии происходящего на пути к главной мысли автора. «Дело игумена Парфения» – не японский сюжет, где никакой главной мысли может и вовсе не существовать. Но какая она в данном случае, главная мысль? То, о чем говорил Кубанский, – не мысли, а общие идеи. На них ничего оригинального не построишь.
– Думается всегда лучше, когда есть аванс, – сказал Кубанский. – По себе знаю. – Он подошел к письменному столу и открыл лежавший на нем кейс. – Вот чистый бланк договора с печатью. Вы его подписываете и через несколько дней получаете аванс в три тысячи рублей. А когда мы снимем фильм, получите еще пять.
Звонарев даже зажмурился. Три тысячи рублей! Приличная годовая зарплата! О таких авансах в издательском мире он не слышал. И как тогда волшебным образом все бы устроилось: побоку стипендию, побоку «скорую», сидел бы и кропал сценарий. Плевать на КГБ, на прокуратуру… Рано или поздно сами отстанут.
– Но есть одно условие, – продолжал Кубанский, присаживаясь напротив него с бланком в руках. – Как видите, у меня большие возможности. Но те, кто мне дал эти возможности, все же хотят знать, что вам говорил полковник Трубачев.
Алексей откачнулся, как от удара. Онемев, глядел он на Кубанского. Тот погладил бороду, улыбнулся.
– Вы что… из КГБ? – не узнавая своего голоса, спросил Звонарев. Легкий коньячный кайф разом отлетел от него. Избитое тело снова заныло. – И вы… всё это… – Его охватило злобное разочарование. – Зачем же вы мне морочили голову столько времени? К чему этот сценарий, фиги в кармане? При чем здесь Сталин, Вышинский, высланные татары?.. Вы же сами их высылали! Кого вы хотите разоблачать? Или этот сценарий – только наживка? А деньги вы мне выпишете за сговорчивость?
– Не обижайтесь, но вы слишком дорого цените свою сговорчивость. Я именно тот, кем вам представился, – режиссер Кубанский. И мне нужен сценарий. Что же касается КГБ, то у вас неправильные, обывательские представления о нем. В КГБ работают полмиллиона человек, и они живут по тем же законам, что и остальное общество. Мы читаем в газетах, что оно – монолит, но разве это правда? То-то же. Почему же вы думаете, что КГБ существует по другим законам? В нем всегда шла борьба, даже во времена Сталина. И сегодня верх берут те, кому не по душе казарменные порядки. Вам странно, что я, режиссер, сотрудничаю со здоровой частью КГБ? Помилуйте, кто же теперь свободен от КГБ? Лучше я войду в него, чем он войдет в меня, – простите за двусмысленность. Теперь не то время, чтобы сражаться в одиночку: раздавят, как букашку. Таким, как я и вы, нужны покровители. Но дело полковника Трубачева может быть использовано нашими врагами, чтобы отвоевать утраченные позиции. Неужели вы, свободный художник, этого не понимаете?
– Однако ваша «здоровая часть» чуть не лишила меня здоровья. Я уже не говорю о том, что эти покровители искусств изгоняют меня с работы, из института, ходят за мной по пятам, проституток подсылают… Хотел бы я знать: а чем же, в таком случае, занимается «нездоровая часть»?
– Лучше вам этого не знать. Вашей жизни ничего не угрожало, а что касается специальных методов, то на то и существуют спецслужбы, чтобы их применять. Даже в самой демократической стране. Или вы полагаете, что можно бороться с упертыми мракобесами евангельскими методами?
– А я, стало быть, мракобес?
– Нет, но вы можете стать орудием в их руках.
– Что-то я пока не видел ни одного так называемого мракобеса, зато ваших «светлых личностей» насмотрелся достаточно. Точнее, почувствовал их всеми печенками.
– Признайтесь, в этом есть и ваша вина! Разве вас трогали до вашей безобразной шутки с импортными сигаретами и проститутками? Мне неприятно, что к вам применили специальные методы, и уж уверяю вас, без моего ведома. Мне, как сами понимаете, отводится другая роль – убеждать гуманными, интеллектуальными способами. Но ведь в любой спецслужбе существуют специалисты иного профиля. Это как в солидном ресторане: есть вежливые официанты, но есть и вышибалы. Вас, выражаясь языком советской милиции, только поучили. А ведь могут и взять в разработку. Мне бы искренне не хотелось, чтобы до этого дошло. Между тем вы ведете себя довольно странно. По-видимому, у вас какой-то специфический взгляд на дело полковника Трубачева, превратившийся в идею-фикс. Вы видите это дело лишь с одной стороны, как персонажи «Расёмона». Но не может быть лишь одной правды. Чтобы понимать событие, надо уметь взглянуть на него с разных точек зрения.
– Как в деле игумена Парфения, что ли?
– Хотя бы.
– Однако я что-то не слышал вашей точки зрения на произошедшее с Трубачевым.
– Извольте. Полковник Трубачев был типичным сталинистом, которому бы хотелось снова развязать в стране истерическую шпиономанию, чтобы без помех расправляться с видными политическими противниками. Вероятно, его попытки не встретили сочувствия в верхах, что и привело его к самоубийству. Впрочем, я знаю об обстоятельствах его гибели не больше, чем вы. Нас беспокоит другое: такие люди, даже уходя из жизни, стараются дискредитировать своих противников, достать их, что называется, из могилы. Орудием для этого они могут избрать случайных людей вроде вас. Поэтому будет лучше для вас и для нас, если вы расскажете все о своем разговоре с ним без утайки. А также о том, что связывает вас с его дочерью и почему вы встретились здесь. Нам с вами еще работать над фильмом, поэтому давайте заранее налаживать отношения. Но, – в его блестящих черных глазах запрыгали вдруг искорки смеха, – желательно на этот раз обойтись без монолога Гамлета. Мне лично ваша шутка понравилась, чего не могу сказать о… – Кубанский ткнул пальцем вверх.
– Открою вам тайну. Я не шутил. Трубачев говорил, в сущности, то же самое. Вы не нальете мне еще коньяку?
– С удовольствием, – осклабился Кубанский и разлил по рюмкам.
– Ну, за налаживание контактов, – поднялся и провозгласил Алексей.
Кубанский тоже встал и потянулся к нему рюмкой. Улыбаясь, Звонарев выплеснул коньяк ему в лицо, а потом что есть силы ударил в живот, вложив в удар весь вчерашний страх и унижение. Режиссер, дико и сдавленно крякнув, сложился пополам. «По лицу не бей», – строго сказал себе Алексей, но рука его сама собой размахнулась чуть ли не до полу, и он так смачно влепил Кубанскому по физиономии, что коньячные брызги полетели во все стороны. Режиссер, падая, налетел спиной на кресло и рухнул вместе с ним на пол.
Некоторое время он лежал, втянув голову в плечи. Потом,
