машет рукой моя подельница. — Не вовремя ты пришёл. Опять этот урод мать твою гоняет. Хоть бы ему кто рога поотшибал, а? Нашёл бы ты человека, какого, чтоб за деньги… Застрелил бы его и всё.
Я даже сначала и понять не могу, что это такое происходит. Урод мать гоняет? Охренеть!
— Стой-стой, ты куда! — хватает меня за руку тётка, но я не обращаю на неё никакого внимания.
Урод мать гоняет! Урод!
Я врываюсь в комнату и сразу вижу эту тушу. Здоровенный, он стоит посреди комнаты и рычит. Мать, согнувшись держится за лицо и по слезам текут слёзы. Пацанята жмутся к стеночке и плачут. Тот, что помладше, описался.
Капец!
— А-а-а! Выблядок! — хрипит эта тварь. — Ну, иди сюда! Давай-давай, петушиная морда! Щас ты у меня закукарекаешь.
— Ах, ты дерьма кусок, — проникновенно говорю я и делаю шаг навстречу к этой годзилле.
10. Что случилось с Русиком
Кинг-Конг Паша, расшвыривая стулья, бросается ко мне. Руки растопырены, глаза выпучены, пасть разверзнута. Просто чудище из сказки. Неумное, кстати, чудище, потому что совершенно не берёт во внимание, что в руке я сжимаю длинную ручку ковшика. А из ковшика, между прочим, идёт пар. Потому что в нём совсем недавно бурлил бульон из кубика.
Галина Бланка буль-буль, или что-то подобное. Морковочка, порезанная кружочками, кубики картошечки, лучок. Отличный мог бы получиться суп. Прекрасный просто. Но уже не получится.
Материн мужик на волне ярости подлетает ко мне с намерением сокрушить и превратить в мокрое место. Я, конечно, тот ещё боец, диванный, как говорится, но сейчас во мне горит огонь праведного гнева и желание отмщения безвинных жертв. Да даже если бы они были и не безвинными, по сравнению с этой тушей они совершенно беззащитны.
В общем, я пребываю в таком состоянии, что мне просто не до размышлений о неравенстве весовых категорий. У меня молотки в ушах стучат и сердце из груди выпрыгивает. Я делаю элегантный взмах рукой и горячее жирное варево выливается на лицо и грудь, плохо прикрываемую майкой-алкоголичкой.
Ну… может быть, чересчур элегантно… поэтому на лицо попадает совсем немного, но и этого оказывается более, чем достаточно. В тот же миг раздаётся яростный вопль, вполне, кстати, кинг-конговского масштаба. Паша, испытывавший до этого муки похмелья, очень хорошо чувствует боль. Не чужую, а свою, естественно.
Чувствовать-то он чувствует, но быстро затормозить не может. Да и не понятно, хочет ли. Может, горячий душ его только раззадорил, хрен знает. В общем, влекомый силами инерции, он продолжает лететь вперёд, а я, не задумываясь ни на секунду, обрушиваю донышко довольно увесистого ковшика ему на темя.
Раз, два, три. Получается гулко. Я успеваю нанести три удара, прежде чем этот жирный боров падает на пол. Падает, хрипит и хлопает глазами, глядя на меня с испугом. Неожиданно. Вечно забитый сын жены и вдруг такое, да?
Поймав кураж, как бывало когда-то в годы молодые, я не останавливаюсь на достигнутом и наступаю ногой ему на горло, а сам наклоняюсь над ним, чтобы было более убедительно.
— Слушай ты, мешок с дерьмом, — цежу я. — Если ты её или пацанов своих хоть пальцем тронешь, я к тебе пришлю десяток бойцов, и они тебя на куски порвут, мразь. Мигни, если понял.
Он отчаянно мигает, и я убираю ногу с его горла. Молча разворачиваюсь и… натыкаюсь на ту же мадам, что разговаривала со мной на кухне.
— Ой! — отскакивает она.
На лице её читается крайнее любопытство.
— Отнесите, пожалуйста, — протягиваю я ковшик с… выгнутым донышком.
Блин…
— Это ж мой обед сегодняшний, — всплёскивает она руками.
— Я… компенсирую.
Ну, а что сказать-то ещё?
— Придётся, Ромка, ох придётся, — усмехается она. — Гляди, и ковшик ведь спортил, стервец!
Мать, держась за живот, бросается к мальчишкам, а её муженёк, постанывая, двигает в ванную. Сажусь на диван, на котором возлежала туша. Мне надо перевести дух, слишком много адреналина сейчас у меня в крови. В ушах стучит, сердце колотится…
Успокоив и переодев детей, мать подходит ко мне и садится рядом.
— Ромочка… разве ж так можно? — её руки по-прежнему в области живота.
— Зачем ты с ним живёшь? — игнорирую я её вопрос.
Мой внутренний психолог рвётся в бой. Я чуть было не добавляю «мам», но слово застревает в горле и в последний момент я замолкаю.
— Не твоего ума дело! — она поднимает на меня глаза, полные грусти и тоски.
— Сильно он тебя? Может, скорую вызвать?
— Ой, что ты? — она отмахивается, но при этом незаметно вздыхает. — Ерунда. На работу бежать надо. Хорошо, что не по лицу…
— Хорошо?..
Мне жалко эту хрупкую женщину, которая уже с утра выглядит замученной и уставшей. Достаю из кармана бумажки, полученные от соседки и вкладываю в её ладонь. Блёклые фантики. Пять тысяч.
— Ох! — радостно всплёскивает она руками. — Откуда?
— Заработал.
— Да ты ж мой кормилец! — улыбается она. — Подкинешь его, кстати? А то я тут уже и так закрутилась с утра, на работу не поспеваю.
— Кого подкинуть?
— Вовку до садика. Жаль, Сеньку пока вести нельзя, сопливит… Неделю уже тут дурака валяет. Соседку попрошу за ним присмотреть.
— Мне на учёбу надо, — делаю я виноватое лицо.
Немного странно вести в садик ребёнка, которого первый раз вижу. Точнее, он-то мне братом доводится, вот только к этому всему ещё привыкнуть надо.
— На учёбу — это хорошо! — довольно кивает мать. — Это дело нужное. Ладно, что-нибудь придумаю.
— А этот… — не знаю, как правильно обозначить тело в трениках.
— Да шут с ним, — вздыхает мать. — Последнюю тысячу вытащил, пока я дверь тебе открывала. Напьётся и уснёт. Лишь бы в морозилку не додумался лезть и мясо не нашёл, а то ведь с него станется, продаст за бутылку. А тебе? Сам небось без копейки?
— Разберусь. Бери, вам нужнее. Только… — не знаю, как подобрать слова. — Этому уроду не давай. Лучше детям что-то купи.
Она молча кивает и прячет деньги в карман. На пять тысяч, как я понимаю, особо не разгуляешься. Но мы что-нибудь придумаем.
— Ладно, давай мне малого, отведу, — говорю я.
Из квартиры мы выходим вместе. Старшего, Семёна, по пути заводим
