передать Андрею книгу.
Дома я верчу ее в руках и снова складываю в рюкзак вместе с учебниками и тетрадями. Настроение – тревожный ждун. На душе неспокойно.
На следующий день Каша не приходит в школу. Егора тоже не видно, так что мы с Оксаной садимся рядом. Она ужасно много болтает, но мне нравится. Если присмотреться, можно заметить целую поляну бледных веснушек у нее на лице.
На переменке после геометрии я пишу Каше сообщение, но он не отвечает. Может, дуется? Только я-то тут при чем? Когда тихий «треньк» наконец раздается, я почти готова его проигнорировать, но телефон Оксаны тоже вибрирует. В общий чат постановки приходит сообщение от Тора: «В театре ждут в субботу в 16:00. Кто идет в театр, сможете?»
Мы с Оксаной переглядываемся и обе бросаем взгляд на первую парту второго ряда, на Леру. Она болтает о чем-то с Мариной, сидя к нам спиной, так что выражение лица не видно. Но судя по раздраженному движению плеч, Лера не в восторге от перспективы провести субботу в нашей компании. Интересно, что она ответит на сообщение?
Я быстро печатаю: «Да, конечно».
Оксана, потянувшись за карандашом, слегка задевает мою руку своей. Всего-то на мгновение! Но я успеваю заметить горчично-оранжевый всполох – чувство вины.
– Она не такая плохая, как ты думаешь, – шепчет Оксана, пригнувшись к парте. – Я про Леру.
– Ага, – соглашаюсь я, испытывая острое чувство дежавю.
Кажется, такое уже было, только в прошлый раз она говорила это про Егора. Думаю, дело в самой Оксане, просто она такой человек: во всех пытается найти что-то хорошее. Даже если хорошего в них на самом деле нет.
Мне хочется расспросить ее про Егора. Почему его сегодня нет? Почему он вечно в синяках? И главное, почему она продолжает встречаться с ним, несмотря на тысячу и одно «но»? Лично я в нем не вижу ни одного достоинства…
Телефон снова тихо тренькает. На этот раз сообщение от Каши: «Встретимся в субботу в 16:00 возле театра? Ул. Попова, д. 54». Я показываю сообщение Оксане, которая согласно кивает, и пишу Каше лаконичное: «Ок + Оксана».
Сдвоенный русский тянется, словно полудохлая улитка, а вот английский пролетает быстро. На ОБЖ мы все, включая учителя, страдаем ерундой. Возможно, он и был когда-то отличным военным, но сейчас его голос можно использовать как оружие массового поражения – даже самые стойкие под конец урока почти дрыхнут, положив отяжелевшие головы на парты. Мы как будто на сорок пять минут впадаем в анабиоз. Разрушить эти сонные чары может только звонок.
Дзы-ы-ынь!
Оксана со стоном потягивается и широко зевает. Я тоже с трудом выбираюсь из-за парты и, скривившись от боли в затекших ногах, с тоской думаю о дежурстве. Сегодня наша с Кашей очередь. Вот только он не пришел, а значит, мести мне веником в гордом одиночестве. Оксана, конечно, предлагает помощь, но я отрицательно мотаю головой:
– Не волнуйся, я справлюсь. До завтра!
Кабинет биологии напоминает пробирку. Наверное, из-за огромных окон и вытянутой формы. Проход между рядами парт совсем узкий, зато почти вся задняя часть класса заполнена цветами в разномастных горшках. Понятия не имею, как они называются, но мне нравится протирать плоские мясистые листья от пыли и опрыскивать из пульверизатора заросли вьюнков. Я погружаю палец в сухую землю и неодобрительно морщу нос. Кажется, поливаю эти цветы только я. Еще одно странное хобби странной девочки с последней парты первого ряда.
Уборка занимает почти полтора часа. Но мне даже нравится: иногда физическая работа здорово помогает разогнать туман в голове. Вот и я после нее чувствую себя немного усталой и вместе с тем бодрой.
Школа опустела. Эхо моих шагов мячиком скачет по коридору. Я прохожу мимо актового зала и вдруг слышу чей-то голос, доносящийся из-за приоткрытой двери. На цыпочках подхожу ближе, заглядываю в щель…
Андрей!
Он ходит по сцене с книгой в руке и громко декламирует строчки из «Евгения Онегина». Затем останавливается, делает какие-то пометки карандашом и, засунув его за ухо, продолжает читать. Он печатает шаг и выговаривает текст так четко, словно атакует слова.
– А-а-а, черт! – взъерошив волосы, Андрей садится на сцену, а затем опрокидывается на спину, раскинув в стороны руки и ноги.
Я одновременно хочу и уйти, и остаться, но дверь актового зала решает эту дилемму за меня. Я лишь слегка задеваю ее плечом, а она в ответ громко и противно скрипит, словно возмущенная моей неосторожностью.
– Кто здесь? – Андрей мгновенно садится.
– Извини, не хотела мешать.
Я вхожу.
Настороженное выражение на его лице сменяется секундной вспышкой радости, но она так быстро исчезает за бетонной стеной из вежливости, что я начинаю сомневаться. Может, показалось? Призрак радости…
Мы оба молчим. Андрей вроде бы не собирается ничего говорить, а я, как всегда в его присутствии, превращаюсь в желе со словарным запасом в двадцать слов.
– Что… что ты делаешь? – спрашиваю я, делая шаг вперед. Все это дается мне с трудом. Я не привыкла вот так просто врываться в чужое личное пространство и быть назойливой.
– А на что это похоже? – немного насмешливо спрашивает Андрей. – Репетирую.
Его слова меня ранят, но я стараюсь не показывать этого. Люди всегда причиняют другим боль, когда не могут справиться со своей.
– Прости, – быстро говорит Андрей. – Правда. У меня сейчас… Дома и вообще. Ай, неважно! Я пытаюсь найти что-то хорошее в Онегине, как советовал Тор. Но как ни крути, он полный говнюк.
Я осторожно улыбаюсь и делаю еще несколько шагов вперед, останавливаясь у самой сцены.
– Удивляюсь, – продолжает Андрей, – как это он не исправил красными чернилами орфографические ошибки в письме Татьяны. Ларины были так гостеприимны к нему… Наверное, это задевает сильнее всего. Хотел бы я вырасти в такой семье: большой, дружной. Чтобы собираться по праздникам, шумно радоваться друг другу…
Андрей садится на край сцены, свесив ноги. Его колено почти касается моего плеча. Я вдруг представляю, как он наклоняется и целует меня. Вот его дыхание согревает мою щеку, челка щекочет нос, а губы… Я отчаянно краснею. Мацедонская, о чем ты вообще думаешь?
– Жаль, что моя семья не такая.
– А какая твоя семья?
Андрей бросает на меня быстрый взгляд и коротко отвечает:
– Другая.
Вот и поговорили. Как же мне узнать о нем больше? Как же мне его понять, если он после каждого крошечного откровения прячется в бронированный панцирь из вежливости?
– Ну а ты? Уже нашла точки соприкосновения со своим персонажем?
– Ты про старушку,
