прах коже и произносит:
— Чего это ты девочку терзаешь, старый упрямец, — разве не видишь, у нее все на лице написано. Так и не задавай глупых вопросов! — потом сует мне в руку полотенце и заставляет протирать блюдо из-под пирога. Должно быть, хочет успокоить меня… И я протираю, тру так отчаянно, что едва ли не проделываю в блюде дыру.
Ингольф Коль между тем молча выносит стол за порог.
Вернуться до возвращения Патрика с работы нам с Линусом, не удается — не думала, что мы так задержимся. Я ведь не рассчитывала идти к Колям на поминки… Только на кладбище. И теперь подхожу к дому в тщетной надежде на то, что наше отсутствие осталось незамеченным.
Надежда тщетна, как я и думала: Патрик стоит у калитки с буравит меня гневным взглядом…
— Ты ушла и бросила маму одну, — холодно кидает он, отступая, чтобы дать нам войти.
Не знаю, что на это ответить, кроме правды… но правда тоже не вариант для меня. Его холодность напрочь лишает меня дара речи…
— Я… мы просто…
— Ты ушла и бросила маму одну, — повторяет он так невозмутимо, словно ему и дела нет до моих чувств. Может, и в самом деле нет… Не верю: здесь что-то другое. — Зачем ты пошла на эти похороны, Ева? Я тебя видел, не отпирайся.
Ох, вот, значит, где собака зарыта…
— Я и не отпираюсь. Просто…
Но Патрик обрывает меня такими словами:
— Простого здесь ничего нет, Ева. Все очень сложно, по крайней мере для меня… Что с тобой происходит? Зачем ты пришла в наш дом и перевернула его вверх тормашками? Зачем залезла мне в голову и еще дальше… Зачем, если даже не хочешь сказать мне правду…
— Какую правду? — сиплю я, перепуганная его внезапной вспышкой гнева.
— Ту самую, которая побуждает тебя идти на похороны абсолютно незнакомого человека… Откуда ты его знала? Я хочу это знать.
— Я его не знала, — рада, что могу сказать хотя бы это.
— Не знала, — задумчиво повторяет мой собеседник, качая головой, словно тем самым лишь подтверждая собственные догадки. — Я очень бы удивился, будь это иначе… И в таком случае мы возвращаемся к тому же вопросу: зачем? — он смотрит так пристально, что я ежусь под этим колючим взглядом, способным проткнуть кокон моего идеально устроенного существования. — Кем тебе приходился Тобиас Коль, Ева? Прошу тебя, скажи правду.
— Я не могу…
Патрик закусывает губу и с минуту просто молчит, раскачиваясь с пятки на носок, словно управляемая ногой педаль швейной машинки. Туда-сюда, туда-сюда…
Вдох-выдох, вдох-выдох…
Я едва дышу, страшась его следующих слов.
Но Патрик не говорит, лишь засовывает руку в карман джинсов и протягивает мне лист белой бумаги… с именем моего отца, написанным маминым корявым почерком. Откуда он у него? Что если он узнал мамин почерк? Что если он все знает и потому так зол на меня… Что если я потеряла его… так толком и не имея. Что если…
Слезы вскипают на глазах, но я прогоняю их титаническим усилием воли — включаю защитный режим и спрашиваю, холодным голосом оскорбленного достоинства:
— Откуда он у тебя?
— Нашел.
— Где?
— Это имеет значение?
— Еще какое… Ты не имел права рыться в моих вещах! Это бесчестно.
Мои слова задевают его, и Патрик произносит:
— Она валялась на полу, когда я вернулся домой. Наверное, выпала из твоего кармана…
Я тут же жалею о сказанных в запальчивости словах — сама виновата, растеряха. Но страх не проходит: как бы там ни было, Патрику нужен ответ, а я отвечать не стану. Просто не смогу… Я еще не готова. Не так… и не сейчас.
— Прости.
— Это все, что ты можешь сказать?
— На данный момент да.
Он тяжело вздыхает, и мне так хочется обнять его, что я с трудом себя сдерживаю. Вот бы сейчас прижаться к его широкой груди, вдохнуть родной запах сухой древесины и отрешиться от всего, что стоит между нами… Коснуться губами его сухих губ, стереть поцелуем эту жесткую складку, наметившуюся на подбородке, провести кончиком пальца по высокой скуле со следами почти сошедшего синяка, оставленного кулаком Килиана — просто быть рядом и не думать. Но так, наверное, не бывает…
— Ева, ты ведь знаешь, что небезразлична мне, правда? — вдруг спрашивает меня Патрик, неловко засовывая руки в задние карманы джинсов.
— Ты не говорил ничего подобного, но, думаю, я догадывалась об этом…
От этого неожиданного признания у меня сбивается дыхание — не знаю, как я вообще могу еще дышать. Загадка, как ни крути… И тут он произносит совсем неожиданное:
— Я уже знал однажды одну Еву, — и вскидывает на меня внимательный взгляд. — Сколько тебе на самом деле лет? Никак не больше двадцати, я полагаю. Той тоже было бы сейчас двадцать…
— Мне двадцать шесть, — повторяю я прошлую ложь. Вот теперь я точно едва дышу… Он догадывается. Догадывается…
Патрик качает головой.
— Я ведь могу посмотреть в твоих документах. Зачем ты обманываешь меня?
И мы глядим друг на друга, каждый полный своего невысказанного укора.
— Ева, — он впервые произносит мое имя с этой особенной, другой интонацией, не такой, как обычно. — Ева Мессинг — это ведь ты?
— Не знаю никакой Евы Мессинг! — заявляю я самым категоричным тоном. — Посмотри в документах, у меня другая фамилия…
Но он никак не реагирует, лишь продолжает смотреть этим своим буравящим меня взглядом. Словно надеется наткнуться на нефтяную жилу… Нет, «фонтана» из правды ему из меня не вытянуть! Пусть и не надеется.
Но он лишь подходит ко мне, берет за плечи, заставляя закинуть голову и затеряться в янтарной глубине его источающих внимательность глаз, а потом говорит:
— Какая бы там фамилия у тебя ни была, Ева неизвестного возраста, я просто хочу, чтобы ты знала: я всегда готов выслушать тебя и помочь, если нужно. Не закрывайся от меня, ладно?
Я мычу нечто нечленораздельное, сглатываю, хриплю, откашливаюсь — в общем издаю целое множество ничего не значащих звуков, лишь бы только не сказать то единственное, что так и рвется с моего языка: люблю тебя, Патрик, как же я люблю тебя!
12 глава
Глава 12
В один из ближайших выходных дней я запасаюсь садовыми перчатками и секатором, намереваясь привести в порядок клумбы перед домом семейства Коль. Я задумала это еще в день похорон, когда смотрела на унылое запустение, от которого тревожно ныло сердце…
Мое сердце нынче вообще не в порядке: Патрик, Линус и старики Коль
