НОЭЛЬ
Он в душе, вода заливает каждый дюйм его обнаженного тела.
Мышцы спины у него подтянуты, попка круглая. Одну руку он держит над головой, а другой гладит себя. Медленные, осторожные поглаживания. Как будто он представляет, как бы он меня трахнул. Он откидывает голову назад от удовольствия, вода стекает ему на шею и рельефную грудь.
— Что ты делаешь? — Я кричу.
Он прекращает поглаживать и поворачивается ко мне лицом, анфас. Вид его, твердого, истекающего кровью и ожидающего меня… Я не могу сглотнуть. Он хватается за душевую кабину над головой и ухмыляется.
— Хочешь присоединиться ко мне?
Я резко просыпаюсь.
— Если это должен был быть я, — протяжно произносит Бо со своего насеста на лестнице, кивая на картину на стене, — то ты справилась.
Его кожаная куртка исчезла, не оставив после себя ничего, кроме татуированной кожи. Меня охватывает безумное желание нарисовать для него татуировку. Его плечевые мышцы и бицепсы остаются расслабленными, когда он откидывается назад, разведя колени в стороны. Пока он не замечает мой пристальный взгляд и не напрягает пресс.
У меня пересыхает во рту, и я встаю, прижимаясь спиной к прохладному зеркалу, прежде чем он замечает, что у меня текут слюни.
За своим матрасом я нарисовала огромную картину в стиле фрески с изображением Бо на белой стене синей краской, которую он мне оставил. На этот раз он связал мне руки передо мной, что сделало мои удары неуверенными, но оставило мне возможность разгромить его дом. Мне также удалось снова надеть его спортивные штаны, но я все еще топлесс, мои волосы едва прикрывают соски.
Каждым взмахом кисти я понимала, что напрашиваюсь на наказание, но не могла заставить себя обращать на это внимание.
Пусть он накажет меня. Пусть он тянет меня за волосы, сжимает мое горло, затыкает мне рот кляпом.
Может быть, мне это понравится.
С тех пор, как он прижал меня к земле в лесу и заставил раздеться перед ним, я не могла думать ни о чем другом. Мои воспоминания превращают момент из нападения в интрижку. От наказания к похвале. От мести к почитанию.
Я всегда думала, что мой первый раз будет с тем, кто любит меня. Но, может быть, мне это не нужно. Может быть, мне не нужны любовь, или нежность, или одобрение.
Может быть, мне просто нужно трахнуться.
На фреске, изображающей Бо, есть клыки, заостренные уши и волчий оскал. Зверь с человеческими глазами.
— Это моя лучшая работа, — говорю я ему. Он улыбается. Я ожидала, что он будет орать, кидаться дерьмом, бросит меня. — Ты не злишься?
— Я сказал тебе сойти с ума, не так ли? — Он встает, с важным видом подходит ко мне, мускулы перекатываются при каждом шаге. Я не могу отвести от него глаз. — Разве ты не чувствуешь себя лучше? Это то, что ты должна делать. Не то дерьмо, которое мама и папа велят тебе делать.
Для похитителя-психопата, который сказал мне свои первые слова всего месяц назад, он каким-то образом понимает меня лучше, чем кто-либо другой.
— Вообще-то, да.
Он рассматривает вырванные страницы из моего альбома для рисования, разбросанные по полу, прежде чем присесть. Его длинные пальцы осторожно берут рисунок, взгляд блуждает по нему, прежде чем перевернуть страницу ко мне.
— Что это?
Я слегка улыбаюсь ему, хотя в моем горле образуется комок.
— Солнце, затмевающее луну.
Несколько мгновений его брови остаются озадаченными. Но затем на его лице появляется понимание. Вспоминая луну Хантера, нарисованную на моей руке в ночь, когда он шантажировал меня.
— Он — луна, а ты — солнце.
Я киваю.
Бо медленно встает, улыбаясь.
— Ты затмеваешь все, что он когда-либо делал тебе.
Мое сердце почти останавливается, и я не могу подобрать слов, чтобы поблагодарить его.
Его взгляд скользит к его портрету, вырванной странице из моего альбома для рисования, который он повесил на стену над моим матрасом.
— Я хочу купить вот это.
У меня сжимается грудь. Раньше никто никогда не интересовался моим искусством.
— Я могу просто подарить его тебе.
— Нет. Ты подпишешь это, и я куплю. — Он упирает руки в бедра, оценивая стены и потолок. — Из этой комнаты могла бы получиться отличная художественная студия.
Я издаю грубый смешок. Когда мне было тринадцать, я спросила маму, можем ли мы превратить одну из трех спален для гостей в нашем викторианском особняке в художественную студию, и она выглядела так, словно хотела дать мне пощечину, прежде чем сказать, чтобы я перестала тратить ее время и готовилась к фотосессии.
Теперь Бо хочет превратить эту комнату из моего кошмара в мою мечту.
— Знаешь, что нездорово? — Говорю я ему. — Мне здесь нравится больше, чем в собственном доме.
Я не осознаю, насколько правдивы эти слова, пока они не слетают с моих губ. Мне нравится быть здесь. Я здесь в ловушке, но дома я тоже была в ловушке. Под контролем большого пальца моей матери. Даже будучи студентом колледжа, она все еще контролирует меня. Моя специальность, мое будущее, вся моя жизнь. Единственная причина, по которой я готовлюсь к медицинскому, — это из-за нее. Все, что я делаю, каждый мой шаг — это то, чего она от меня требовала.
Я хочу специализироваться в области искусства. Я хочу, чтобы моя работа была посвящена моему творчеству. Я хочу снова сосредоточиться на своем искусстве без чувства вины или стыда.
Бо позволяет мне это делать. Поощряет меня к этому. Мои родители забрали единственное, что доставляло мне настоящую радость. Бо Грейсон вернул это мне.
— Конечно, тебе здесь нравится больше. — Дьявольская, кривая ухмылка. — Я здесь.
— Признай это, — бросаю я вызов, неуверенность колеблется в моей груди. — Ты влюбляешься в меня.
Он делает шаг ко мне. Змея, оценивающая свою жертву, прежде чем напасть.
Его взгляд перемещается от моего лица к ключицам, к моей груди, набухающей под волосами, к плоскому животу, к длинным ногам под его брюками.
Он ударяет ладонями по зеркалу над моей головой, наклоняясь ко мне.
— Я признаю это, когда ты признаешь.
Мое сердце замирает. Подожди. Значит ли это… Нет. Он не влюбляется в меня. Кто-то вроде него, кто выслеживает, мучает и убивает, не способен любить.
Когда я не отвечаю, он ухмыляется.
— Ты хочешь меня. Не так ли?
Да. Несмотря ни на что, да.
Он наблюдает за моим лицом, пока я разглядываю его — гладкую, рельефную грудь. Плоский живот на вид как упаковка из шести банок пива. Бедра, которые исчезают в
