кисло глядел на Дрентельна сквозь круглые очки и откровенный разговор начинать не спешил.
Прошедший всю служебную лестницу в сенате и сумев впоследствии обратить на себя благосклонное царское внимание, Победоносцев не без основания слыл опытным физиономистом и «человеческим знатоком». Его ни на мгновение не обмануло и не расхолодило показное добродушие и мальчишество шефа жандармов. Таящийся в тучном и с виду неповоротливом теле сгусток энергии мог в любую секунду вырваться наружу. Маска простодушного увальня усыпляла бдительность собеседников, позволяла как бы не замечать, пропускать мимо ушей несуразности, оговорки, а то и прямую крамолу. Но горе тому – даже из сильных мира сего – кто, забывшись и наговорив в задушевной, казалось бы, беседе лишку, впоследствии вставал на пути Дрентельна… Или даже на пути к его очередной награде, к возможности отличиться.
Готовясь к решительному разговору с Дрентельном, Победоносцев знал, что свою партию он должен сыграть максимально точно. Не скомпрометировав себя, сказать достаточно много для того, чтобы Дрентельн поверил в искренность собеседника, не ушел от разговора. И уж, конечно, не побежал бы с докладом о заговоре во дворец, к престолу.
– Александр Романович, не так давно мне довелось слышать забавное объяснение неудачам государевых слуг на ниве их неустанной борьбы с революционерами, – Победоносцев чуть склонил голову и глянул на собеседника поверх очков. – Не обидитесь, если перескажу?
Дрентельн протестующее описал сигарой круг, усмехнулся:
– Вряд ли вы сообщите мне сейчас нечто новое, Константин Петрович. Моя миссия, увы, весьма неблагодарна, и я, увы, давно привык ко всякого рода домыслам, извращенному пониманию и даже оскорблениям. Сделайте одолжение, не стесняйтесь!
– Государю пытаются внушить мысль, что бесчинства вольтерьянцев могут быть объяснены лишь нежеланием вашим оказаться в положении некоего удачного, но не слишком дальновидного охотника. Проявив единожды недюжинное усердие, сей охотник за короткое время истребил в лесу всю дичь, и за ее отсутствием сделался ненужным своему господину.
– Вы деликатный человек, господин Победоносцев! В том разговоре, который вы изволили припомнить, сравнение шло не с охотником, а с глупым сторожевым псом, который благодаря своему усердию отвадил от господского двора всех воров и разбойников. И сделался для господина ненужным дармоедом… Так, если не ошибаюсь, ваш знакомец высказался? Нет, Константин Петрович, я не хитрый расчетливый пес! Видит Бог, я денно и нощно пекусь о жизни и здравии нашего государя и благополучии в государстве. И причины буйного расцвета вольнодумия в России следовало бы поискать в другом.
– Но, как бы там ни было, неудачи Жандармского корпуса дают пищу и для других выводов, не менее для вас обидных! – живо возразил Победоносцев.
– Вы хотите сказать, что я просто плохой охотник? Никчемный брехливый пес, которого за неумение надо выгнать со двора и взять на службу другого? Побойчее и понюхастее?
– Боже упаси, Александр Романович! Я даже в мыслях такого не держу! Но, согласитесь, порой трудно найти причину неудач в военных действиях армии, которая доминирует над противником и числом, и вооружением, и уменьем… Я слышал, Александр Романович, что отбор кадров в Жандармский корпус жесточайший. Что для поступления туда надобно иметь не только безупречный послужной список и незапятнанную биографию. Что для поступления в Корпус необходима высочайшая эрудиция, умение размышлять и делать максимум выводов из минимума фактов. Разве не так?
– Вы хорошо, однако, осведомлены! – вновь вежливо усмехнулся Дрентельн.
– А с другой стороны баррикад – разночинцы, эти самые бомбисты, трусоватые и неумелые террористы. Кто они? Недоучившиеся студенты, «зеленая» молодежь безо всякого жизненного опыта, без багажа знаний и умений. Разве не так, Александр Романович?
– Вы судите лишь по внешним показателям, господин Победоносцев! – Шеф жандармов внимательно рассматривал тлеющий кончик сигары. – И потом, хотелось бы напомнить вам – как, впрочем, и прочим недоумевающим нынче господам – одну известную всем аксиому. Суть ее в том, что догонять всегда труднее, нежели, выйдя с субъектом погони одновременно, а то и заблаговременно, настигнуть его в самое короткое время. И еще, Константин Петрович: не Жандармский корпус, не полиция дали начало всем этим безобразиям! Общество, дражайший Константин Петрович! Общество породило, правительство слиберальничало! А теперь мы все спохватились, и не нашли ничего лучшего, как кидать камни в того, кто поближе! В вашего покорного слугу! Позвольте самый простой пример? Ежели не ошибаюсь, Константин Петрович, вы тоже некоторым образом причастны к последней судебной реформе?
Все аргументы Дрентельна Победоносцев знал еще до того, как тот открыл рот. И ничего не стоило Константину Петровичу, блестящему оратору и правоведу, одержать в этом споре свою очередную демагогическую победу… Но такая победа сегодня была Победоносцеву не нужна. Поэтому он лишь коротко дернул щекой и наклонил голову, соглашаясь с собеседником.
– И все-таки что-то делать надобно, Александр Романович!
– И не что-то, а улучшать агентурную работу в среде бунтовщиков, – уже без улыбки вздохнул Дрентельн. Резко поднявшись из кресла, он в несколько шагов пересек отдельный кабинет ресторации и рывком распахнул тяжелые бархатные шторы, отгораживающие собеседников от общей залы. – С вашего позволения, Константин Петрович, я шторы задергивать не буду: так нас подслушать труднее… Так вот – агентура. Конечно, и у меня, и у полиции в среде революционеров есть свои людишки. Именно людишки, не люди пока! И станут ли людьми, то бишь ценными агентами – большой вопрос. Личностей у нас там нету! Мелочь, шваль, дармоеды, любители казенных подачек!
– Зачем же переводить казенные деньги на дармоедов?
– А я и не перевожу! Знаете, даже воробышек по зернышку клюет. Насчет дармоедов я погорячился, Константин Петрович! Таковых не держу. И смею заверить, что каждый рубль наградных из секретного фонда отдачу имеет весомую. Хотелось бы больше, конечно! Очень хотелось бы! Но, верьте слову, Константин Петрович, один хороший полноценный агент всего моего секретного фонда стоит! А тратить тысячи на одного-единственного – ну двух человек! – мне никто не позволит. Дорогонько, да и долгое дело это – ращение такого агента.
– А если бы позволили? – Победоносцев, сверкнув стеклами очков, оглянулся на дверной проем.
– Агентов-провокаторов надо воспитывать сызмальства, из мальчишек. В специальных, как мне мыслится, учебных заведениях, под бдительным надзором умных педагогов и воспитателей. Чтобы вырос мальчишка не только в ненависти к ниспровергателям – чтобы умел эту ненависть прятать. Чтобы Отечество не за деньги любил – за идею! Чтобы не дрогнула у него рука, когда придет время, доказать свою верность Отечеству и престолу кровью не только врагов – но и друзей! Кровью невинных жертв. Только тогда ему поверят революционеры. Лет этак десять на одного такого молодца потратить придется – да и только ли времени? Вот скажите мне как на духу, Константин Петрович, позволят
