будут уложены заряды, куда ведут провода, где находится взрывное устройство. О работе не могло быть и речи.
В час ночи сосед постучал в окно.
— Вставай! Пора!
Потом они вместе молча шли темной ветреной ночью сквозь редкий снег. На сапоги налипала грязь. Они должны были лечь в эту грязь, потому что попасть на завод можно было только через дыру в заборе.
Взять кусачки и перерезать электропровода, ведущие к зарядам, не составляло труда. Но это следовало сделать в последнюю минуту. Иначе эсэсовцы могли изменить расположение мин.
— Ну вот и дождались, — заметил один. Он глядел в редкий туман, клочья которого развеивал ветер. Второй вытирал мокрое от дождя и снега лицо. Потом он обеими руками сжал кусачки. Провод лопнул.
— Давай тоже действуй!
В темноте гудела моторы. Части СС покидали завод. Низко над землей пронеслись истребители с красной звездой на крыльях.
Они ползали друг возле друга, с трудом переводя дыхание. Все-таки им было под пятьдесят.
— Ты можешь себе представить, что войне конец?
— Почему бы и нет… Вот только не могу представить, как будет потом.
— Как будет? Мы сразу заберем все в свои руки. Не то что во времена первой республики…
— Ну еще бы, ты — да не одержал верх! Одни только вы, коммунисты, и больше никто, да?!
— Нет, мы, коммунисты, но с нами — все!
— Это ты так думаешь… А я думаю…
Он не договорил. Из задних ворот завода с грохотом вылетел бронированный автомобиль. Он был последним и торопился.
Пулеметчик случайно заметил фигуры двух мужчин, которые, согнувшись, бежали вдоль стены, и, почти не целясь, нажал на гашетку. Прогрохотала очередь. Вскоре бронированный автомобиль исчез в тумане.
Завыла сирена, задрожала земля — это где-то, за горизонтом, двинулись танки.
А эти двое лежали рядом на мокрой земле, тихие, помирившиеся.
Мертвые.
Иржи Марек, «Творба», 1976, № 10.
Перевод И. Безруковой.
Карел Мисарж
Родился я в небольшом пограничном городке Плосковице в Литомержицком крае. Родители мои — сельскохозяйственные рабочие в государственном хозяйстве — после немецкой оккупации переселились в глубь страны. Окончив в Праге педагогическое училище, я стал учителем. Мой жизненный и творческий путь лишен взлетов и драматичности. Это тем удивительней, что я довольно часто менял род занятий и обстановку, в которой живу и работаю. Из идиллических городков северочешского края, где я учительствовал (там и начал писать свою первую книгу с ироническим названием «У нас спокойно», 1964), я перебрался в Прагу и стал воспитателем в колонии для несовершеннолетних преступников. Работа в колонии дала мне материал для первого романа «Училка» (1969), вызвавшего большой интерес читателей и критики и выдержавшего за короткое время два издания. Потом я работал на радио редактором передач для юношества, два года — на киностудии «Баррандов», затем — редактором журнала «Творба».
В чем коренятся причины столь стремительных решений и перемен профессий? И выбор иного жизненного ритма? Меня никогда не удовлетворяло описательство, простое перечисление событий. Кропотливые изыскания оборотной стороны описываемых событий и непростые вопросы, обращенные прежде всего к себе и читателю, откровенное признание, что иначе не находишь ответа, — вот что имеет для меня существенное значение. Пристальное внимание к окружающей среде, которую уже хорошо знаешь, изучение статистики, взаимосвязей между событиями, борьба, выводы из нее и снова борьба — прежде всего с равнодушием, с притуплением эмоций, с дешевым, потребительским отношением к жизни — это главное. Я пишу для того, чтобы упорядочить свои мысли и найти ответ на проблемы, с которыми в обычной своей жизни я не справился. Рассказ «Как я устроил собственную жизнь» весьма характерен для меня. Чешские критики считают, что писание — одна из форм моей гражданской активности.
Последний мой роман «Периферия» был издан и спустя год переиздан, о нем подробно и много писала «Литературная газета». В Советском Союзе «Периферия» вышла в издательстве «Прогресс».
Как я устроил собственную жизнь
По меньшей мере в пятидесятый раз вынул я из портфеля письмо матери, и, как всегда, меня тронул ее размашистый, неженский почерк, изобличающий не привычную к письму руку. Ошибки в синтаксисе, тут и там «и» вместо «е» умиляли меня чуть ли не до слез. Эти мелкие погрешности делали ее жизнь куда ближе для меня, чем если бы она написала бог весть какой стилистический шедевр. Отсутствие запятой перед «который» — это сельское одноклассное училище, запятые же вместо точек в конце предложений напоминают о ежедневном вставании в четыре утра; а последовательная несогласованность существительных с прилагательными — это мы, четверо ее детей, из которых я был старшим.
К счастью, я сумел преодолеть растроганность и, не менее, чем в сотый раз, мысленно произнес речь, которую, — нравится это кому-либо или нет, — обязательно произнесу когда-нибудь вслух: пускай меня оставят наконец в покое и избавят от роли посредника между родителями, которые только и умеют, что ходить на работу и с работы, и детьми, столь слабо вооруженными против соблазнов современного общества.
Я терпеливо исполнял обязанности старшего, помогал младшим делать уроки, ходил на родительские собрания, устраивал их на работу, просил за них, когда их уличали в курении в школьной уборной или в прогулах уроков. Все это я делал до тех пор, пока не началась моя собственная семейная жизнь, и мне стало хватать собственных забот.
Одно время казалось, что старая моя семья приняла этот факт к сведению, — но вот последнее письмо матери вывело меня из приятного заблуждения.
Мать писала о младшей сестре. Убежала из интерната, почти месяц не показывалась на работе, шаталась бог знает где, теперь сидит дома, ревет. Между тем в интернате ждут чьего-то посещения, матери написали, что сестру исключат, выгонят с места ученья. И вот надо что-то предпринять, сказать им там, что в молодости всякий может оступиться, они же, родители, не сумеют этого как следует объяснить, потому что они простые люди и это выше их способностей.
Говоря по правде, письмо матери не совсем застало меня врасплох, я его ждал. Ждал с того момента, как к нам явилась моя сестра с объяснением, что у нее несколько дней отгула. Отгул этот странным образом все растягивался день за днем, я уже готовился отчитать сестру. Материал для этого подсказала мне жена.
— Я вовсе не желаю, чтобы ее нашли у нас, кто бы ее ни разыскивал — из интерната или из милиции, а ты будь добр вспомнить, что женился на мне, а не на своих родителях и их детках, — сказала она.
В тот день, — хотя сердце мое обливалось
