а вокруг растет тишина. Чем больше она становится, тем сложнее ее нарушить. Коре забывает про еду, сидит с вилкой в руке. Язык будто неподвижный слизняк в налитом свинцом рту. И вот на стене за спиной у папы, рядом с барометром, она видит фотографию с собаками. Папа, как там звали твоих собак. Она спрашивает, хотя и так знает. Зевс и Аргос, и потом у него была Медея, которая умерла еще до того, как Коре исполнилось пять. Он показывает на снимок и говорит, это же Зевс, который слушался только меня, редкой черной породы, умный и верный, но он давно умер. Аргос тоже был хорош, но с Зевсом никто не мог сравниться.
— Он ни разу меня не предал, — говорит папа, — даже тогда, когда мы пересекали свежий медвежий след на полуострове Поршён и у Аргоса начался озноб, даже тогда он не сбежал, хотя дрожал всем телом.
Тогда Коре тут же спрашивает о медведях. Потом о лихорадке и пене изо рта.
После еды папа показывает, как топить большой камин в подвале. Сначала рвет на полоски вчерашнюю газету, потом квадратом кладет самые тонкие из поленьев, неплотно помещает их одно на другое. И поджигает.
Все, что случилось раньше, теперь забыто. Ведь папа любит огонь. Он любит раздувать его и смотреть, как пламя въедается в древесину, как скулит дерево, любит черный дым, когда загорается что-то живое. Он держит руки так близко, что на них едва не перекидывается огонь. Но папа никогда не обжигается — поправляет горящее полено, может провести пальцем по пламени свечи, как будто он бессмертен.
Бывает, что в такие моменты он берет Коре с собой на прогулку. «Это моя дочь, приехала, наконец, — говорит он всем соседям, которых они встречают. — Смотрите, какая красивая. Посмотрите на ее глаза, так похожи на мои».
А бывает, что, еще не войдя утром на кухню, она чувствует, что это — нечто — случилось вновь. Зверьки тоже все понимают. Титус навострил уши и беспокойно смотрит, остальные звери жмутся к ее ногам, прячутся от того неизвестного, что в любой момент готово обернуться, показав хищное лицо и зубастый рот. Хватает одного взгляда ему на спину, она ощущает это в воздухе — вибрации его развернувшейся вспять крови.
Но бывает, это случается как по мановению палочки. Хотя она совсем рядом. Иногда причина ей известна. Если что-то разобьется или если она, забывшись, упомянет маму. Коре научилась улавливать знаки, даже самые незаметные. Подергивания лица. Изменения в голосе. Иногда ситуацию получается исправить. Если действовать быстро. Но каждая вспышка всегда оказывается плохим прикрытием еще более сильной ярости.
Коре представляет насекомообразного мужчину в черной мантии, который медленно спускается с потолка и тянет усики к сидящему за столом и читающему газету папе. Когда он чувствует на шее их прикосновение и оборачивается, его глаза наполняются темной пылью от звезды зла и именно эта пыль превращает ее папу в подземного монстра. В гнет, методически высасывающий из дома весь воздух. Она старается ходить на цыпочках. На шее как удавка висит серебряное украшение. Кожа немеет от холодного металла.
Она думает о своем обещании.
* * *
В пятницу вечером, после просмотра фильма, она не успевает скрыться. Держа полупустой стакан, он с влажными губами поворачивается к ней. Его тяжелое дыхание похоже на механическое, воздух вокруг него пульсирует, когда он фиксирует на ней взгляд. На дрожащей мыши перед змеей.
— Зачем ты вообще сюда приезжаешь, — начинает он.
С таящимся под пеленой взглядом он смотрит на нее из глубины зрачков. Обычно перед тем, как он заплачет. Случится это позже. Самое неприятное. Сначала он разозлился, но не показал виду, оставил свою злость расти в тишине, тесто, бесшумно переливающееся через край. Коре увлеченно смотрела фильм, ощущая, конечно, что внутри него что-то зреет, но не думая, что так быстро. Пить он наверняка начал еще днем. Она потеряла бдительность.
Голос как рука сжимает ей горло — резкий, злой, душащий. «Зачем ты приезжаешь сюда, раз тебе все равно плевать! Тебе нужны только подарки, ты меня не любишь. Я только отдаю и отдаю, а ты забираешь. Ты больше не моя принцесса. Ты такая же холодная, как она». Коре не может говорить. Сидит на дальнем краю кресла, все мышцы напряжены до предела.
У зверей тревожно блестят белки глаз, они дергают ее и тянут, но она не может пошевелиться. Она заложница его взгляда. У отца стеклянные глаза и масляные щеки, влажный от слюны рот.
Внутри у Коре сжимаются легкие, сейчас она только выдыхает, вдохнуть не получается.
— Это что, ниже твоего достоинства, — говорит он заплетающимся языком и неловко ставит стакан на стол, — поговорить с отцом?
На мгновение его взгляд теряет хватку, переключается на темное окно, мимо которого по улице проезжает машина. Коре свободна. Звери поднимают ее на ноги и тащат к лестнице в подвал.
— А, ну иди иди, — говорит он и начинает всхлипывать. — Давай, только оставь меня одного… сучка гребаная…
Она не бежит, просто быстро спускается по лестнице. Вспоминает, что наверху осталась зубная щетка. Один раз — ничего страшного, обычно говорит мама. Но сейчас Коре не хочет о ней думать, она поворачивает ключ и садится на кровать, чтобы утешить своих зверей. Медленно гладит их по шерсти, пока они не перестают дрожать. Тот-с-длинными-пальцами лезет вверх по руке и засыпает у нее на плече. Остальные зевают и горкой укладываются на одеяле рядом, включая Иврахима. Но Коре не спится.
Если бы у нее была сестра, они бы сидели, обнявшись, и плакали. Но в одиночку от слез мало толку. Маленькая горошина скакнула наверх к горлу, как удушающий ком, от которого Коре никак не избавиться, хотя она сглатывает и сглатывает, пока во рту все не пересыхает. Взгляд прикован к замочной скважине, в кулаке зажат ключ. Но у папы есть свой. «На случай пожара». Она прислушивается к шагам на лестнице, но папа не приходит. Где-то через двадцать минут она слышит, как захлопывается входная дверь. Когда он сдает назад, падает мусорный бак. Потом наступает тишина.
* * *
В полдень следующего дня она самый ужасный ребенок в Норрботтене. Так и есть.
