полицию.
С сержантом О’Салливаном удалось прийти к консенсусу. Пришлось, конечно, предъявлять документы, потом долго и путанно объяснять, чем это они тут занимаются, потом обниматься и целоваться у него на глазах в доказательство того, что никто ни к кому не имеет претензий…
Что и говорить, спектакль был сыгран блестяще. И если поначалу абсурд ситуации еще несколько удручал Константина, чья маска перспективного молодого ученого успела накрепко прирасти к лицу, то ко второму акту он заметно расслабился, а под занавес вообще начал выдавать подлинные перлы. В ушах Дэймона до сих пор звучал его зловещий шепот, который был бы очень даже уместен в каком-нибудь крутом голливудском вестерне: «А били тебя когда-нибудь по-настоящему? До обморока, до кровавой блевоты?» О, великодушный мой, знал бы ты, сколько раз!..
От горячей воды вся кожа порозовела, только шрам на левом плече по-прежнему оставался белым, как нечто инородное. Плотный белый шнур, вживленный в розовую плоть. Лазерная шлифовка, пожалуй, могла бы поправить дело, но Донна научила его смотреть на это по-другому.
* * *
Сделав один глоток, Донна поставила бокал на край стола. Взгляд ее прищуренных глаз медленно скользил по лицу Дэймона, по его груди в распахнутом вороте рубашки, по тонким загорелым рукам.
– Сними рубашку, – не услышал, а угадал он.
Вот, значит, как? Она собирается приказывать ему? Ладно.
Он снял рубашку.
– Ты очень красив. – Она произнесла это почти враждебно. – Тебе это известно?
Дэймон молча наклонил голову.
– Что за шрам у тебя на руке?
– Просто порез. Мы ходили в горы к древнему алтарю… то есть, к какому-то странному сооружению, которое показалось нам алтарем.
Глаза Донны широко раскрылись.
– Мы? Кто это «мы»?
– Я и мой друг. И еще две девочки.
– Тоже из Редстоунс?
– Да.
– И вы пролили на алтарь свою кровь?
– Только я и Лоренс. А что? – Он поднял голову и попытался улыбнуться. – Почему ты так смотришь? Ты знаешь это место?
– Да, – подтвердила Донна, продолжая смотреть на него с тем же странным выражением.
– И что же это такое? Это в самом деле алтарь?
– Да. Но пока я больше ничего не могу тебе сказать. – Она помедлила. – Я должна подумать.
– О чем?
– Следует ли тебе об этом знать.
Взяв его руку в свои, Донна погладила тонкую ленточку шрама. Потом нагнулась и, почти касаясь губами кожи, прошептала несколько слов на неизвестном ему языке.
– Он заживет без следа.
– А этот? – Дэймон указал на свое левое плечо. – Этот ты можешь заговорить?
Донна внимательно посмотрела на него. Заглянула прямо в душу.
– А ты этого хочешь?
– Почему бы мне не хотеть?
Он старался держаться непринужденно, но из этого ни хрена не получалось.
– Думаю, ты понимаешь, – мягко проговорила Донна. – Ведь сустав беспокоит тебя до сих пор, правда? – Накрыв его плечо ладонью, она некоторое время отрешенно смотрела в пространство, словно прислушиваясь. – Да, беспокоит. Так и должно быть.
– О чем ты?
– Таким, как ты, нужно постоянно напоминать, что кроме них на белом свете есть и другие люди, достойные даже большего счастья, чем вы, любимчики богов. Боги любят тебя, Дэймон. Ты удачлив. Но должен же ты чем-то платить за все это: за удачу, за красоту, за интуицию, за талант… Ведь ты обладаешь способностью видеть невидимое?
Он вздрогнул всем телом и промолчал. Ему казалось, об этом не следует рассуждать за бутылкой вина.
– Ты должен платить, как любой из смертных. А заплатить ты можешь только болью, только кровью. Ты не имеешь права претендовать на безоблачное счастье.
– А чем платишь ты? – мрачно поинтересовался Дэймон, оскорбленный ее проницательностью.
– Узнаешь в свое время. – Донна усмехнулась. – Если я сочту, что ты заслуживаешь доверия.
Они выпили еще, потихоньку разговаривая о каких-то малозначащих вещах. Донна включила музыку, зажгла ароматические свечи. Нежный, кристально чистый голос певицы заставлял сладко дрожать каждый нерв. Это были ирландские любовные песни в исполнении Мэри Мак Лохлан. Песни, которые и много лет спустя будут воскрешать в его памяти этот сказочный вечер.
* * *
Стоя перед зеркалом с наброшенным на плечи темно-зеленым махровым полотенцем, Дэймон пристально смотрел в глаза своему отражению. Нарцисс, заслуживающий того, чтобы умереть от любви к самому себе… Впрочем, миф имеет двоякое толкование.
Под левым глазом ссадина в пол-лица. Пустяки. Не имеет значения. Ничто не имеет значения кроме того, что они с Константином перестали быть чужими друг другу. Сентиментальный бред, да. Однако, на автомобильной стоянке, уже направляясь к своему «триумфу», светловолосый ангел с кровоточащим ртом обернулся и проворчал:
– Slan leat…[51]
Эти слова произнес человек, еще недавно выкрикивающий голосом, охрипшим от злости: «Шваль! Гнида вонючая!..» Шипящий по-змеиному: «Сдохни… сдохни, тварь!..» Вопрошающий с издевкой: «Так что же нужно сделать, чтобы доставить тебе удовольствие? Приковать наручниками к спинке кровати и трахать до одури?..» Маска прилежного, воспитанного юноши, потомственного интеллигента, понемногу сползала с его лица, под ней уже явственно проступал лик Диониса, лик Локи[52].
Дэймон вошел в комнату, на ходу продолжая вытирать полотенцем влажные волосы. Вошел – и тут же метнулся назад, налетел с разбегу на распахнутую дверь ванной, выругался вполголоса. Может, капсула виновата? Побочный эффект и все такое. Всего одна голубая лапушка, полдозы…
Он рискнул обернуться. Картина та же. My God!..[53] Ноги у него подкосились, во рту пересохло. Полотенце выпало из рук.
О, нет! Только не сегодня, пожалуйста, только не сейчас…
Да, machree. Именно сейчас и именно сегодня.
* * *
Из-за стены доносится тяжкий стон. Анна замирает, прислушиваясь, чувствуя, что начинает дрожать. Еще один стон, затем быстрое, неразборчивое бормотание. Дэймон разговаривает сам с собой? Или он не один?
Быть может, Шэннон вернулась? Или он сам ездил к ней мириться, поэтому целый день не отвечал на звонки и появился в отеле только поздно вечером… От этой мысли Анне становится нехорошо.
Поглядывая на приоткрытую балконную дверь, она вспоминает, как Дэймон впервые перемахнул через парапет, прошел через балкон в комнату, приблизился к кровати. Как медленно, пуговицу за пуговицей, расстегнул рубашку. Как склонился над ней, онемевшей от испуга, и она вдохнула аромат туалетной воды от Армани, смешанный с легким запахом табака.
Она видела, не увидеть этого было невозможно, что жизнь его лежит в руинах. Но почему? В чем секрет? Где-то в Неваде осталась женщина, надевшая ему на палец обручальное кольцо. Женщина, которую он любил, называл сестричкой Ламмас и все равно покинул, чтобы вернуться в Ирландию со своим другом, безнадежным наркоманом, поразительно похожим на Константина. В принципе всего
