Книга Морской змей - Татьяна Воронцова

Еще одна ночь в двухэтажном каменном доме с высокими потолками и огромными полупустыми комнатами, насквозь продуваемыми утренним бризом, окончательно убедила ее в том, что принятое неделю назад решение было правильным. Открыть глаза, потянуться всем телом под тонким тканевым одеялом, вдохнуть полной грудью, впитывая запахи кипарисовой рощи и блещущей в просветах между стволами мор–ской воды... Прогнать все мысли. Застыть прозрачным кристаллом в самой сердцевине текущего мгновения.

Застыть, да. Она лежит неподвижно, не открывая глаз, слушая свое легкое дыхание, звон цикад в листве да нескончаемые сладостные стоны за стеной. Семь утра, а эта безумная итальянка и этот абсолютно безумный француз уже вовсю предаются пороку. Все двери распахнуты настежь (фобия Джеммы сформировалась в подростковом возрасте, когда за малейшую провинность ее запирали в комнате наедине с молитвенником и набором для рукоделия и держали там по нескольку дней, подавая пищу в строго определенный час – в то время ее родители еще надеялись вырастить из нее «скромную девушку, пригодную для замужества»), так что при желании можно уловить ритмичное поскрипывание кушетки (фобия Венсана иного рода – он навсегда потерял способность заниматься любовью в постели, с тех пор как перебрал спирт–ного на вечеринке в доме своего школьного друга, а наутро обнаружил у себя под боком роскошную блондинку с перерезанным горлом), шепот Венсана и его же гортанные смешки, которыми он реагирует на выкрутасы партнерши. Иногда он нашептывает свои непристойности по-английски, чтобы все могли его понять, а иногда, забывшись, по-французски. В этом случае Джемма кричит возмущенно: «Sfacciato! Libertino!»[1]– тем самым давая понять, что безоговорочно одобряет его действия.

Пойти присоединиться к ним? О нет, слишком рано. Семь утра, господи боже мой! Эти двое совсем спятили. Лиза переворачивается на другой бок и закрывает глаза. Заснуть, конечно, не удастся, но хотя бы просто понежиться в постели, предвкушая еще один солнечный, упоительно беззаботный день.

С Джеммой она познакомилась в Керкире, в ювелирной лавочке, где выбирала серьги из черненого серебра с традиционным греческим орнаментом. Выбор был невелик, но один из вариантов ее вполне устраивал. Она уже готова была сказать «да», как вдруг стоящая рядом молодая черноволосая женщина ослепила ее улыбкой и молча протянула ей серьги, которые только что примеряла сама. Изящные серебряные серпы со вставками из голубой эмали. Лиза примерила их, и ее светлые глаза наполнились аквамариновым блеском.

– Magnifico![2]– прошептала восхищенная итальянка (в том, что она итальянка, можно было не сомневаться) и добавила на прекрасном английском: – Забирайте их. Эти серьги ваши. Их сделали для вас.

– Но ведь вам они тоже понравились, – возразила Лиза, в глубине души разделяя уверенность незнакомки в том, что эти серьги сделаны специально для нее.

Та пожала плечами – жест, исполненный бессознательной грации.

– Не имеет значения. Мне подойдут любые.

Пока Лиза расплачивалась и выслушивала благодарственную речь хозяйки магазина, итальянка вышла под яркое июньское солнце и растворилась в лабиринте узких улочек Старого города.

Они снова встретились спустя два часа на стенах Фортезы – знаменитой византийской крепости XVI века. Далеко выступающий в море мыс с отполированными водой и ветром крутыми каменистыми склонами был будто изначально предназначен для строительства неприступной крепости, отделенной от остальной части города глубокими рвами и толстыми каменными стенами. По мосту Лиза перешла через первый ров, постояла немного под сводами крепостных ворот (сорок градусов в тени – это вам не шутка!), перешла через второй ров, по лест–нице спустилась в длинный, извилистый тоннель и, пройдя его до самого конца, свернула на дорожку, ведущую к заброшенным казармам. Другая тропа привела ее на следующий уровень, так называемую вторую линию обороны. Там ее внимание привлекла церковь Агиос-Георгиос – внушительных размеров храм, сложенный из массивных каменных блоков, с портиком и шестью приземистыми колоннами дорического ордера. Лиза отошла подальше, навела объектив фотоаппарата на освещенный солнцем фасад и вдруг увидела (да-да, прямо через объектив), что из храма выходит та самая итальянка. Выходит, достает из сумки солнцезащитные очки, сбегает по ступеням и, заметив одиноко стоящую посреди площади Лизу, радостно машет ей, точно старой знакомой. Под палящими лучами полуденного солнца они еще раз взглянули друг другу в глаза и поняли, что расстаться уже не смогут.

Что не смогут расстаться никогда.

Нет, заснуть определенно не удастся. Слышно, как по грунтовой дороге, петляющей по склону горы, взбирается какая-то развалюха с кашляющим мотором. Ну конечно... Никос, фермер из Лаконеса, привез молоко, козий сыр и творог. И поскольку эти сластолюбцы за стеной в ближайшее время навряд ли обнаружат желание подпрыгнуть и устремиться к воротам, встречать прибывший точно по расписанию завтрак сегодня придется ей, бедной русской девушке.

– Лиз! – доносится из соседней спальни хриплый голос Венсана. – Никос приехал.

– Слышу.

Еще бы не слышать! Чертов грек сигналил так, что все цикады в саду попадали в обморок от страха.

– Пожалуйста, детка, – умоляет Венсан. – Я знаю, сегодня моя очередь, но во имя человеколюбия...

– Я известна как неисправимый мизантроп.

– ...и после этого делай со мной что захочешь.

Она уже на полпути к лестнице (халат на голое тело, в руке расшитый бисером кошелек), но его последние слова заставляют ее обернуться.

– Уж я взыщу с тебя, грязный галл! Ты у меня наплачешься!

В ответ раздается дружный стон. Джемма стонет от восторга, Венсан – от ужаса. Лиза смеется, представляя себе их лица, тщательно застегивает халат и сбегает по лестнице вниз.

– Хэретэ, мадам! – кричит Никос, пока она пересекает затененную веранду.

Шелковый подол халата с шелестом струится вокруг коленей, каменные плиты веранды холодят босые ступни.

– Хэретэ, – отвечает Лиза, подходя ближе. И без передышки выдает заранее отрепетированную фразу: – Пос панэ та прагмата?[3]