1
Если день начался плохо, то завершиться должен еще хуже. А между тем была лишь его середина.
С чего же он начался?
С чудесного сна, не вовремя (на самом интересном!) прерванного яростной истерикой будильника в непосредственной близости от уха. Истерики случались каждое буднее утро ровно в 8.00.
Про что был сон?
Гм, а ведь и не вспомнить. Осталось лишь приятное щекочущее чувство, разместившееся в груди точнехонько посередине. Оно грело и ласкало, как прильнувший сомлевший котенок.
Ладно, черт с ним, с этим щекочущим сном! Что было дальше?
А дальше: а) беготня по квартире в одном носке в поисках второго; б) подгоревшие, точнее, обуглившиеся в нестерпимых муках тосты; в) сломанный под корень (бр-р!) ноготь и, наконец, г) колюще-режущий звонок престарелой соседки: «Чего, миленькая, гремишь в такую рань?» — заставший аккурат в дверях.
…Шаг из подъезда, и весь белый свет хлынул в глаза. А солнцезащитные очки-то остались дома. Однако возвращаться — плохая примета.
Знакомая стометровка до остановки, но автобус уже вильнул за поворот.
Ну что ж, опоздание стало неизбежным, а потому можно было расслабиться.
Расслабилась.
А что потом?
А потом случился ОН.
Даже не поняла, как очутился рядом. Подобные внезапные бесшумные появления вроде называются телепортация. Только хотелось бы знать, из каких таких хрустально-королевских палестин подобный типчик в элегантном костюме мог телепортироваться на замусоренную остановку. Наверное, произошла серьезная ошибка в расчетах, и вместо гранд-отеля он, горемычный, угодил на солнцепек затрапезного перекрестка.
Стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на нее в упор. И на остановке, как назло, никогошеньки больше не было. Все уехали в том вихляющем хвостом последнем автобусе.
Она, разумеется, под этим возмутительным взором отвернулась и принялась считать до десяти — вполне достаточно, чтобы сей гламурный тип мог снова переместиться куда подальше.
Десять!
Она обернулась, но типчик стоял в прежней позе и так же пялился. Хотя… Глаза у него сощурились, и взгляд сделался более пронзительным и каким-то задумчивым, что ли. Нет, не задумчивым. Оценивающим!
Так, хорошо. Десяти секунд ему не хватило, не слишком расторопным оказался. Значит, посчитаем еще до десяти. Раз, два, три…
На счет «четыре» загадочный субъект очутился рядом с ней. И вот тут начался бред.
Он сказал, что долго ее искал, и вот, наконец, нашел.
Она спросила: «Зачем?»
Он сказал, что для рекламной кампании.
Она всего лишь библиотекарша, и с моделью даже рядом не стояла Тем более на таких ногах, как у нее. У нее ноги — ошибка природы. Они тощие, и коленки острые, как углы в кривом домишке.
Он посмотрел на ноги, и, разумеется, ничего не увидел, потому что на ней была длинная, до пят юбка.
Потом он сказал, что ноги не важны, потому что нужно лицо.
Она съехидничала: лицо без тела?
Кивнул: да.
Продолжила ехидствовать и поинтересовалась: где он прячет гильотину?
Совершенно серьезно ответил, что за углом.
Она невольно посмотрела в ту сторону и решила, что с нее хватит затянувшейся беседы с гламурным субъектом, в возмутительно-элегантном костюме, и пожелала ему всего хорошего.
Он сказал, что у него и так все просто замечательно, и спросил, как ее зовут.
Она сказала: Радмила.
Кто тянул за язык — осталось тайной.
Тип обрадовался неизвестно чему.
И она оставила его радоваться дальше в одиночестве, виртуозно исчезнув. Требовательно поморгала ресницами в сторону киоска с мороженым (тип при этом завороженно смотрел в глаза), сказав, что без пломбира беседовать дальше не в состоянии. И когда субчик отправился к ларьку, она быстро ринулась в противоположную сторону, за угол, а дальше, выдохнув, рысью понеслась, петляя меж домов и демонстрируя чудеса скорости на виражах.
Убежала.
Уф-ф-ф…
И вот теперь сидела в пыльном темном книгохранилище, дрожа от холода, меланхолично грызла облупившийся ноготь указательного пальца и вспоминала солнышко, что плавило асфальт на улице.
Ее жизнь сегодня поменялась. Это она знала точно. До сегодняшнего утра была одна жизнь, а после 8.00 — совершенно другая.
* * *
— Я ее нашел.
— Вот как?
— И потерял.
— Да ну?
— Она от меня сбежала!
— Ха! Почему?
— Хотел бы я это знать.
— А она была именно то, что требуется?
— Лучше!
— И ты ее проворонил?
— Увы!
— Тогда могу констатировать, что ты, сын мой единственный, болван первостатейный. Чего-то я в тебе явно не доделал.
— Спасибо, папа, на добром слове!
— Пожалуйста, сын. Теперь скажи, ты вообще про нее ничего не узнал?
— Ну почему же. Она сказала, что работает в библиотеке, и зовут ее Радмила.
— И тебе, кровиночка, ничего не кажется?..
— Кажется, ой как кажется, папуля, что ты сейчас меня пошлешь, и очень-очень далеко… Я должен буду обойти все библиотеки города в поисках таинственно скрывшейся Радмилы. Кстати, а что, если это имя вымышленное?
— Все может быть, но у нас нет выбора, сынуля. Сроки уже давят пяткой на кадык, и если мы в считанные дни не найдем девицу, какую наши капризные хмыри требуют, то они метнутся в другое место. А это ох как нежелательно. Что, впрочем, тебе и без меня известно.
— Ты умеешь приправить рану солью, папуля.
— И умею задать перца, сын мой. Я вообще люблю всяческие приправы. Так что иди и ищи красну девицу по имени Радмила.
— А если не найду?
— Если? Забудь про такое слово, мой мальчик! Его не существует.
— Ты самый добрый папочка на свете.
— А ты еще сомневался, сынуля?
* * *
Ну, и где изменения ее жизни? Если они есть, то никоим образом не дали о себе знать. Стрелка часов через пятнадцать минут укажет на завершение рабочего дня, а признаков того, что все стало другим, — никаких совершенно!
Библиотека была пустой. В ней царили прохлада и тишина, пропитанные сухой книжной пылью. Радмила разложила формуляры и, подперев подбородок руками, тоскливо таращилась в пыльное окно. Там сновали машины, мелькали люди — жизнь кипела, как густой кисель, и, кажется, уже пригорала на солнцепеке.
