воспринимать как проклятия.
С каждым днем Ламмерту жилось все хуже и хуже. Сельчане требовали, чтобы староста избавился от дьявольского ребенка. Тот не хотел верить, что его сын – исчадие ада, но и злить односельчан не решался, и Ламмерта перестали выпускать из дому. А потом случилась трагедия, которую Ламмерту до сих пор больно вспоминать. Его приемная мама заболела. Внезапный недуг – она сгорела за день. Ламмерт пытался ее спасти, но не смог. Вернее, ему не дали. Он действовал интуитивно. Держал ладонь на ее лбу и шептал сами собой рождающиеся слова. Слова лечат! Теперь-то он это точно знает. А тогда, семилетний, как он мог объяснить свое поведение? Его отгоняли от постели больной, но он настойчиво возвращался снова и снова. Его держали силой, а он рвался и метался. Наверно со стороны это действительно выглядело так, будто в него вселился дьявол.
Когда к ночи супруга старосты покинула этот мир, во всем обвинили ее семилетнего приемного сына. Убитый горем староста не смог справиться с отчаянием – встал на сторону сельчан, присоединился к ним в их слепой ненависти к Ламмерту. В ту же ночь он отвез мальчика в лесную глушь и оставил там со словами:
– Если ты не виновен, боги не допустят твоей смерти.
Какой жестокий цинизм! Еще и ответственность с себя снял. Когда Марта слушала эту историю, она плакала. Слезы катились у нее непроизвольно. А еще она крепкокрепко прижимала к себе белобрысую голову своего доброго доктора. В тот момент она видела перед собой маленького растерянного семилетнего мальчика. Щупленького и слабого. С огромными карими глазами. Никем не понятого. Никем не любимого. Только что потерявшего близкого человека. Оставленного в глухом лесу на волю безжалостному случаю. Что он чувствовал в тот момент? Как ей хотелось бы оказаться в ту минуту рядом. Согреть в объятиях, зацеловать кудрявую макушку. Утешить, унять боль...
Почему люди могут быть такими жестокими? Хорошо, что среди сельчан нашлась добрая душа, пожалевшая мальчика. Кто-то доложил Генриху о том, что случилось в одном из близлежащих к замку сел, и попросил помочь ребенку. Генрих был поражен невежеству и дикости. Он был тогда еще совсем юн, но сумел взять ситуацию под контроль. Он поднял всех своих людей, и они сутки прочесывали лес. В конце концов, Ламмерта нашли. Обессиленного неприкаянного, но живого!
Генрих забрал его к себе в замок. Окружил заботой. Он часами разговаривал с ним, расспрашивал, и понял, что у мальчика дар лекаря. Необычный и очень сильный. Редко бывает, чтобы дар начал проявляться в раннем детстве. Генрих сделал то, в чем больше всего нуждался Ламмерт – нанял ему учителей-лекарей, чтобы помогли развить способности и научили ими пользоваться. Генрих, вообще, относился к нему как к родному. Словно Ламмерт его младший брат. И тот платил тем же. Стал самым близким и преданным человеком.
Марта вспоминала эту грустную историю и смотрела в синие глаза. Ей очень хотелось бы доверять мужчине, что сидит напротив, так же безоговорочно, как доверяет ему Ламмерт.
Глава 26. Есть что-то, чего я не знаю?
– О чем задумалась? – Генрих снял ножом шкурку с какого-то экзотического фрукта и положил Марте на тарелку кусочки сочной ароматной мякоти.
– О предстоящем бале, – она ответила первое, что пришло в голову. Не рассказывать же о том, что размышляла, можно ли безоговорочно доверять Генриху, как то делает Ламмерт.
– Тебя что-то тревожит? Может, есть проблемы с гардеробом?
Ох, Генрих. Марта улыбнулась. Сегодня он раз за разом поражает ее. Сначала предстал галантным кавалером, а теперь еще и тонким знатоком женской психики? Ну как же – во всех мирах во все времена любая девушка перед вечеринкой страдает в первую очередь от того, что ей нечего надеть. И не важно насколько у нее при этом ломится от вещей шкаф. Но, увы, Его Проницательность не угадал. Марту нисколько не печалило в чем идти на бал.
– Спасибо, Ваша Светлость. Благодаря вам, у меня большой выбор нарядов. И потом, я не воспринимаю бал как развлечение. Для меня это будет просто работа.
– Просто работа? – в синеве его глаз проскочили ироничные искры. – Как непривычно слышать от юной леди такие слова. Путь работа, но все же тебе придется танцевать и веселиться.
Генрих хочет, чтобы Марта выплясывала наравне с дамами, которые только и делают, что посещают балы? Его ждет разочарование.
– Бал не для такой девушки как я, – напомнила ему Марта. – Вы же сами отметили отсутствие у меня светских манер, – улыбка получилась с толикой злорадства.
– Это дело поправимое. Сразу после завтрака я тебя кое с кем познакомлю.
С какой-нибудь матроной, которая обучает этикету и танцам?
– Не думаете же вы, что за два дня я успею научиться танцевать? Боюсь, кавалеры рискуют остаться с оттоптанными ногами и уехать с бала калеками.
– Я буду твоим кавалером. Я не боюсь рисковать...
Генрих улыбнулся с какой-то едва уловимой ноткой многозначительного обещания. Марте будто бы угрожали и одновременно соблазняли. Что бы это значило? Сегодня Генрих вел себя очень подозрительно. Происходи все это в родном мире, в какой-нибудь кафешке, Марта подумала бы, что мужчина, сидящий напротив, флиртует с ней. Там, в синеве его глаз, она четко видела мужской интерес. Это и волновало, и настораживало. И Марта лишний раз напомнила себе проявлять осторожность. Что же касается танцев, то тут она бессильна. Ее дело предупредить. И если Его бесстрашная Светлость хочет ходить с отдавленными ногами – его право.
Вообще, конечно, не помешало бы все-таки прочитать Генриха. Понять его мотивы и намерения. Тогда Марте не приходилось бы вот так, как сегодня, разгадывать странности в его поведении. Но прошлая неудачная попытка настораживала, да и скоро Марте придется применить дар к Раменвилсу, поэтому лучше пока беречь силы.
После завтрака, как и было обещано, Марту повели в танцевальный зал знакомить с преподавательницей светских манер. Только, вопреки ожиданиям, это оказалась не преподавательница, а преподаватель. И, честно – встреть его Марта где-то в коридорах замка, она бы сроду не подумала, что этот человек имеет хоть какое-то отношение к этикету или танцам. Скорее он походил на колоритного пирата, какими их рисуют в детских книжках. Синий кафтан, синяя треуголка, залихватские усы. Один глаз перевязан черной повязкой.
– Диглан, – представил его Генрих, – профессор изящных искусств.
Профессор подмигнул Марте здоровым глазом
