его даже тахи не сбил бы.
Волосы полностью укрыли своего хозяина.
А потом Юга извернулся и сел — без усилия малейшего, словно его вздернули на нитках — и тогда только Выпь вжался хребтом в ледяной бок мертвого Дома.
Волосы расплелись с густым шепотом, собрались в косу. Юга встал. Глянул дико на руки свои, коснулся лица.
Круто обернулся.
Выпь заставил себя смотреть — Юга был бледен, как туман над Сухим Морем, но лицо его больше не уродовали глубокие раны. Глаза казались пробоинами, через которые затапливала веко чернота.
Так, глядя друг на друга, стояли — а потом Юга медленно, спиной пятясь, начал уходить, уходить, и — скрылся вовсе.
Выпь только тогда понял, что держала его самого — жестокая дрожь.
***
…Те, кто ходили в Сухое Море, после возвращения имели вид странный и чужой. Почти все наведывались в Портовые Дома, где пили темноту напролет разведенный в воде белый порошок. Напиток получался странным, шипуче-обжигающе-сладким, и голова от него делалась будто в тумане.
Выпь не хотел думать.
Не хотел помнить.
Не желал понимать.
Следовало уйти из Городца как можно скорее. Он физически не стерпит Юга на одной территории, в пределах одной грады.
Потому что. Второй. Третий.
Но Серебрянка?
Мысли путались, бежали по кругу, а после очередной кружки вовсе свалились куда-то на дно Провала.
Выпь смутно осознавал себя в компании полузнакомых портовых, распевающих и хохочущих, в один момент на коленях у него оказалась какая-то девка, на губах — слюнявый рот, потом они шатались по улицам, кажется, с кем-то дрались, потом явились вердо…
— Ну, ты отколол, парень, — без лишней злобы, отчасти участливо, сказал рыжий вердо.
Маркировщик. Гаер.
— Еще хочешь, чтобы мы тебя забрали, не?
Он говорил «мы», привычно сращивая себя с лишенными собственной воли руками, ожидающими распоряжений за стеной служебного кабинета. В Доме Порядка стояла прохладная тишина.
— Я убил его, — после порошка голос казался совсем чужим, шершавым и колючим.
Вердо поднял бровь:
— Кого это?
— Я убил его, и он больше не захочет меня видеть. И я не хочу себя. Видеть. Чувствовать. Заприте меня. Пожалуйста.
Гаер потер высокий лоб. Устало вздохнул:
— В толк не возьму, отчего тебя приволокли ко мне?
— Я сказал. Я сказал им — отведите меня к вашему хозяину. Они привели к вам. А вы должны запереть меня.
Должны запереть меня.
Гаер сощурился. Поднялся из-за стола, в два быстрых шага подошел к парню. Тот выглядел паршиво. Словно был тяжко болен.
— Скажи еще, — потребовал рыжий, оглядывая Выпь, как беглого преступника, за которого Князь посулил немалую награду.
— Заприте меня.
— Потому что…?
— Я убил его.
— Его…?
— Юга.
— И…?
— Волосы. Волосы оплели его и сделали вновь живым. Он встал и ушел, но больше я не смогу. Заприте меня.
Гаер слушал, прикрыв глаза. Лицо его застыло маской.
— Значит, править своим голосом ты пока не намастакался, Второй.
Второй. Третий. И ненависть, чистая, обоюдная, поднявшаяся из глубины. Пологом затянувшая разум, градой вставшая между Выпь-пастухом и Выпь-Вторым.
— Откуда вы…
— Оттуда же, откуда и ты, — оборвал Гаер, развернулся к рукам, появившимся в распавшейся стене, — проводите его, куда скажет.
Выпь хотел протестовать, но рыжий поднял ладонь:
— Ни слова, — сказал с призвуком зрелой стали, — не смей управлять моими людьми. Иди к себе. Проспись. Завтра мы обо всем поговорим.
***
Когда руки увели странного, диковатого парня с наркотической ястью в охристых глазах и приводом принуждения в корне языка, Гаер запустил руку в подстолье, подцепил ногтями мягкий бок белой и короткой скрутки. Своеобычный, он курил трубку, но забыл-позабыл любимую в Башне. Стиснул зубами, пришпорил огнем из клети.
Вот так.
Дом не одобрял першливый запах, имеющий мерзкую особенность проникать ему под кожу, но Гаеру было плевать.
Он нашел — когда уже решил не искать.
Терзал самокрутку, катал и глотал на языке копящийся вкус лежалого табака, шевелил мозгой. Чувствовал себя как если бы пошел по грибы, а нарыл — горшок сокровищ. С одной стороны, сдалось оно ему? Нужны-то были грибы. С другой — дураком слыть, чтобы отказаться. А Гаер при всей дурашливости дураком не был.
Второй и Третий.
Что он помнил? По дошедшим с Триумвирата сведениям, некоторые Вторые умели убивать одним словом. Они говорили — «умри», и адресат послушно ложился и умирал.
Их физически нельзя было ослушаться.
Невозможно не слышать.
Признаться, Гаер не шибко засекал в нейробиологии, на то у него в Башне был выводок ученых-гисторов в белых халатах. Вторые умели формировать звуковые волны, и определенный набор, комбинация звуков их голоса — кодировка или песни, как их обычно называли — влиял не только на слуховые нервы реципиента, но на саму суть пространства Лута.
Что-то, нечто, состоящее в родстве с фигурами Хладни и всей этой киматикой.
Некоторые гисторы утверждали, что некоторым особям Вторых вполне по силам голосом, звуковыми колебаниями, не только мять под себя ткань Лута, но и создавать новое, небытийное, перестраивая, перебирая его мельчайшие частицы.
Тогда, в Триумвират не спасали ни пломбы в ушах, ни шлемы, и лишь у отдельных Первых и Третьих работало естественное противление принуждению. Счастливая особенность организмов. Остальным деваться было некуда — вот и дохли, как полагается.
Но ведь не осталось ни одной особи после трюка Глашатого. А Книга Песен их — поди знай, существовала ли вообще.
И вот, Гаеру повезло нарваться, как на мину-лягушку. Но где он нашел — Хом Сиаль. А иначе глянуть, так где, если не здесь?
Гаер затянулся, поскреб ногтями висок.
Хом Сиаль, по всем приметам, был искусственного происхождения, не Лутов выкормыш. Гисторы предполагали: Сиаль изначально сработан был под «камеру хранения» с образцами органики всякого толка. Раньше «камера» входила в состав агломерата, а после нарушения целостности — аварии ли, диверсии ли — отделилась и оказалась одна-одиношенька в живом пространстве Лута.
В Луте, конечно, всякое плавало, но подобного Сиаль Гаер не знал.
Жизнь, говорили люди лабораторий, зародилась на Сиаль из двух смешанных источников: половина выползла из ячеистого нутра, другую половину надуло из Лута. Постепенно Сиаль сработался с Лутом, даже обзавелся подобием зонтега над собственной защитной мембраной-Пологом. Всюду жизнь — и на Сиаль заколосилось.
Гаер так и не обрел привычки к оседлости, на Сиаль бывал наездами, с экспедициями. Всегда что-то интересное наколупать-нащипать удавалось. Сиаль был желанным объектом исследований, с его диковинным видовым многообразием, живыми аккумуляторами бесконечной энергии. Живыми стройматериалами. Живыми источниками питания.
В Триумвират Первые смогли устроить так, что Вторые и Третьи, и без того неровно
