Он готов был поклясться, что в чёрных бусинах глаз застыл беспредельный восторг. И Коэн тогда тихо зашипел. Как это делают кошки. Мыши должны бояться котов, рассудил Бачек, и, к его собственному удивлению, это сработало.
Твари разом взмыли наверх и повисли, толкаясь, на неровных каменных сколах свода.
…А крылья оказались бархатными на ощупь, хоть и выглядели, конечно, премерзко.
Коэн тихонечко посвистел, наблюдая, как по ровным рядам мышиных ушей пронеслась рябь движения, и нахмурился. Он легко видел во тьме, совершенно для этого не напрягаясь.
В первый раз парень очнулся на нижней террасе в конце первого года учёбы. Страшно было жуть как. Темнотища, писк этот на грани слышимости и ужаса, и ни одной живой души больше, сколько б он не кидал поискового светляка.
Мыши его тогда наверх и вывели. Какими-то длинными запутанными ходами. В здравом рассудке он сюда и не сунулся б никогда, да и выйти не смог бы. А вот во сне…
Коэну всё чаще снились странные яркие сны. Будто его выдавливает что-то из тела, мучительно выворачивая суставы, а потом он тревожно спит в тесной норе под горой, в самом центре плотного, огненного жара. Гора то успокаивает, то давит, и слышится ему мерные вздохи земли, и видны все окрестные клады. Но все они были какими-то куцыми, пустяковыми, такими, что ради них и шевелиться не стоило. Однако то, что они были, грело его замёрзшее сердце, и их тёплые искры вокруг рождали в груди мерный рокот, а в душе умиротворение и довольство.
Да и самый большой клад был тут, рядом, буквально под боком. Возле него он и нежился, подставляя его лучам толстое светлое пузо, и делалось ему до того хорошо, почти счастливо. Только вот в этот раз этого большого, любимого сокровища Коэн больше не ощущал. От того и проснулся. И закончился этот сон, как и другие такие же. В подземелье.
Коэн поморщился, чувствуя, как горит от мелких царапин зад.
— Бес мне в драку… — прошептал, осторожно поднимаясь, чтобы не потревожить мышиное облако над головой.
Есть хотелось нестерпимо. Как и всегда. Он всерьёз пригляделся к сушеным тушкам мышей. Их попробовать что ли? Вдруг съедобно? Даже ткнул одну пальцем. Мышь рассыпалась прахом, оставив чёрные очертания с распластанными крыльями на неровном каменном полу.
— Да чтоб тебя! — Желудок подводило так, что аж гудело в голове.
В справочнике по разведению летучих мышей чёрным по белому утверждали, что по содержанию питательных веществ они дают фору любым другим съедобным тварям.
Других тварей парень не знал, но сейчас бы сожрал кого угодно. Он подозревал, что сгодились бы даже комары. Но их в лесу давно не было.
Коэн потёр стопу о голень, чтоб хоть немного восстановить чувствительность, и стал осторожно двигаться к выходу.
Он давно махнул на эту нелепую детскую болезнь, надеясь, что она сама рано или поздно прекратится. Перестал прятать ключ от комнаты на ночь, ставить таз с ледяной водой у кровати.
Он ведь честно шёл сегодня к Лиисе Олюшко за какой-нибудь настойкой. Как знал, что пригодится. И не окажись никого в лаборатории, сам бы взял, а вот Лииса ему отказала.
— С тем количеством успокоительного, которое вы употребили вчера, вам спать ещё полтора суток! — неискренне рассердилась Лииса. Она силилась выскочить из каких-то своих собственных мыслей, но это не слишком ей удавалось.
— Кто-то и выпить смог, и весь день в кровати провалялся, а я как всегда… — проворчал Коэн
— На чеку и на страже, — совершенно серьёзно поддакнула Лииса. Да она над ним издевалась! — Не это ли ваш девиз? — Бачек нахмурился. Не то, чтобы это было кактим-то секретом… — Коэн, вам и вправду следует повременить со снотворным. Да и зачем вам настойка тагредиса? — Лекарша покосилась на стазисный шкаф с двумя зелёными бутылями в нём. — Он, между прочим, тоже сердечный яд, если им злоупотреблять, — пробормотала она.
— Увы. Тагредис — залог моего спокойного сна, — невесело отозвался Коэн. — А то он в последнее время что-то не очень.
— У всех бывает не очень. Даже у котиков, — по-прежнему размышляя о чём-то своём, отмахнулась Лииса. — И они ничего, и без тагредиса выживают. — Коэн понятия не имел, что бывает с котиками, и по-честному и знать-то этого не хотел. Он вообще этих волосатых проныр сильно недолюбливал. — Вас, напомню, сегодня уже чуть не успокоили совсем. С концами.
— Хожу я, — Коэн посмотрел на неё в упор из-под сведённых бровей. — Во сне. Ночью, — Он смог заметить, как вспыхнул и погас вдруг её взгляд. — Просыпаюсь в лесу, ничего не помню. И без одежды, — добавил зло.
Он ждал какой угодно реакции. От возмущённых причитаний до пощёчины. Но Лииса только сдержано улыбнулась уголком рта и ободряюще сжала его плечо.
Коэн вежливо скривился, понимая, что магистр ему не поверила. Да и бес с ней. Он тут, считай, самым сокровенным поделиться сподобился, а она решила, что он как мальчишка первогодок провести её хочет.
— Уверена, ромашковый чай поможет не хуже. Только не злоупотребляй, от него характер сильно портится. Ступай, — она мягко похлопала его по руке, недвусмысленно выставляя его из лаборатории вон. — И не бери питьё из чужих рук, — крикнула уже вдогонку.
В общем, не добыл он успокоительного у Олюшко. И сейчас в сердцах поминал всех бесов бездны. Потому что у выхода с нижней террасы темнела человеческая фигура. Слава Страннику, хранящему замок, одинокая. С неодинокой без портков справляться было б труднее.
Не то что бы отсутствие штанов делало Коэна слабее, однако, уверенность в способности продолжить род придавала бойкости и вообще пылу. А без пыла в ближнем бою делать нечего, любой боевик это знает.
Коэн задержался в безлунной тени и осторожно выглянул из грота.
У выхода с террасы стоял человек. Вернее, не человека, а… девица.
Да не просто девица, а Петра Шапек, которую он оставил у входа в женское крыло вечером, проводив от очухавшегося, слава не знай кому, Татовича. А то сидела у него, будто тень, непонятно, что там высиживать было, сам бы оклемался, не фиалка нежная. Коэн не отказался бы, чтобы Петра у его постели тоже подежурила. Немного. Трёх часов бы ему хватило. Ну, может, пары… часов, самокритично рассудил парень.
После сегодняшнего долгого дня, глядя на тонкую девичью фигуру, Коэн готов был уверовать и в мистическое притяжение, и в не менее мистический зов души, но портки, вернее их отсутствие погрузиться в романтическую хрень очень мешали.
