А кроме того, обычно сильно мешает первоначальная установка. Вот чекисты решили, что был теракт, ну и стали работать исключительно в этом направлении. Работать-то работают, да ничего у них не получается. Не сходятся, понимаешь, концы с концами. В доказательство приводятся известные уже факты, вроде бы верно рисующие внешнюю сторону трагического происшествия. А вот со смыслом содеянного получаются сплошные нелады. И нет разумного ответа на самые элементарные вопросы: зачем и с какой целью? А в свою очередь, не зная причины, как искать исполнителей?
Видимо, и президент, и его ближайшие помощники прониклись этим пониманием, поэтому и прибыл в Санкт-Петербург человек, которому можно было доверять беспрекословно и в то же время надеяться, что он сможет своим авторитетом и опытом объединить разрозненные мнения. Свести всю известную фактуру в одну общую картину, не вынося ее при этом на так называемое всенародное обсуждение. Ну и кроме того, Меркулов знал еще и то, что президент мог бы доверить максимально узкому кругу неоднократно проверенных людей. Речь в данном случае шла о письменной просьбе некоего петербургского коммерсанта лично к президенту, копия которой была передана Константину Дмитриевичу Меркулову в запечатанном конверте начальником УФСБ Иваном Семеновичем Моховым. А конверт этот был доставлен к нему из Москвы накануне с указанием передать лично в руки руководителя межведомственной оперативно-следственной группы Меркулова К. Д., он и вскроет почту.
Константин Дмитриевич сам и вскрыл соответственно. Удостоверился, что у Александра Борисовича отличная зрительная память, да и в логике ему тоже не откажешь — почти слово в слово. И теперь, по собственному уже усмотрению, на что имел такое право, иначе, как заметил, провожая его еще в Москве, Турецкий, не хрен было бы и посылать, ознакомил с содержанием почты только трех лиц — Мохова, Громова и Гоголева, которых оставил после совещания. С остальными вежливо простился, пообещав, что будет привлекать в качестве помощи по мере надобности. Ну еще и Поремского оставил, естественно, тот же считался здесь правой рукой Меркулова!
И вот теперь Константин Дмитриевич ввел руководителей этих служб, ответственных за дальнейшее расследование, в курс тех нескольких уголовных дел — и здесь, в Питере, и в Москве, и даже в Германии, которые ему предложено было соединить в одно производство.
Впервые появившиеся в разговоре фамилии Нестерова и Масленникова если у кого и вызвали оживление, то разве что у одного Гоголева. Ни Громову, ни почему-то Мохову практически ничего криминального об этих людях известно не было. С Громовым-то понятно, он в городе недавно, а вот что Мохов не знает — странно. Хотя, как руководитель старой закалки, он, вероятно, все больше по шпионам, а какие из этих уголовников шпионы?.. Виктор же, будучи еще начальником уголовного розыска, прекрасно знал фигурантов. И это его знание оказалось теперь как нельзя кстати. Какие там досье! Виктор Петрович — сам себе досье! И про бандитскую разборку, в которой братва Нестерова убила младшего Масленникова, ему известно, и про те страховые делишки, в связи с которыми теперь загорает на нарах в Крестах папаша Масленников, ожидая своей участи, — тоже. А вот чем они занимаются в Германии, это и к Ленинградскому уголовному розыску отношения, в общем, не имело, и сейчас — тем более. Но... нет ничего невозможного. Надо будет — узнаем и это.
И он тут же перезвонил на свою бывшую службу и дал команду доставить к нему все имеющиеся материалы по названным лицам. Положив телефонную трубку на место, сказал с видимым облегчением:
— Ну, кажется, наконец машинка все-таки закрутилась...
И каждый понял его фразу по-своему...
2
Тем же вечером все известное «питерской бригаде» стало достоянием и московских «важняков», а те, по указанию Меркулова, передали эту информацию Турецкому, на следующий день ранним утренним рейсом «Люфтганзы» улетающему в Мюнхен. Таким образом, все участники многопланового расследования оказались информированными в равной степени, что позволило бы им в дальнейшем действовать максимально согласованно. В свою очередь, и Рюрик Елагин отправил в Петербург электронной почтой многостраничный протокол допроса Светланы Волковой.
Самому допросу, правда, предшествовал забавный эпизод. Этот «засранец Нехорошев», как следователи — между собой, естественно,— именовали теперь младшего коллегу из межрайонной прокуратуры, попросил оставить его наедине со Светланой Алексеевной буквально на пять минут, не больше. И он постарается убедить эту упрямую, своенравную и невероятно самонадеянную девушку... женщину (было похоже, что он уже и сам запутался, как ему в его-то положении следует ее называть), — словом, постарается уговорить ее быть предельно откровенной и искренней во время допроса.
«Важняки» засомневались, но Филипп убедил их — в присутствии Игоря Борисовича, — что ему, то есть Нехорошеву, рисковать и обманывать коллег в данной ситуации лично он, Агеев, не советовал бы категорически. А так, что же, пусть поговорит, предупредит, чем может грозить конкретно ей нежелание добровольно сотрудничать со следствием. Как, впрочем, и ему тоже. В общем, настращали и без того уже зажатого в угол Игоря и разрешили ему свидание, так сказать, наедине.
Тот не обманул. Действительно, пять минут спустя он вышел, чтобы заявить им, что Светлана Алексеевна согласна дать свои чистосердечные показания.
Одно было непонятно: каким образом сумел-таки повлиять на нее этот «межрайонный важняк», и в самом деле за какие-то считанные минуты убедивший Волкову рассказать, ничего не утаивая, о таких вещах, о которых следователи, пожалуй, и не чаяли услышать. Вот уж воистину исповедь — как перед казнью.
Последняя мысль неожиданно пришла в голову Филиппу, и он шепнул Курбатову. Тот внимательно взглянул на Филю каким-то новым, что ли, взглядом и медленно кивнул. Знали б они, насколько нечаянно, сами того не подозревая, оказались близки к истине! Ну а если б и знали, что изменилось бы? Процесс добывания истины бывает порой чрезвычайно жестоким — не внешне, нет, а внутренним своим, затаенным смыслом. Просто люди об этом редко догадываются либо предпочитают вообще не думать. Что еще проще...
Прима-балерина, несмотря на то что полностью — и душой, и телом — принадлежала исключительно высокому искусству, без коего себя и не мыслила, в быту оказалась очень наблюдательной и... памятливой. И еще — абсолютно не стеснительной в своих воспоминаниях и впечатлениях, касавшихся даже сугубо интимных сторон жизни. Она подробно, без всяких кокетливых ужимок или многозначительных умолчаний, рассказала о своих житейских мытарствах и трудностях до той поры, пока однажды неожиданно не приглянулась известному петербургскому бизнесмену Максиму Масленникову. Этот внешне приятный, спортивный молодой человек — лет тридцати с небольшим, расчетливый, но вовсе не скупой, а следовательно, весьма удобный и желанный, ввиду своей общительности и щедрости, практически в любой светской компании и в личном общении, был не лишен, однако, некоторых странностей, о которых Светлане стало известно лишь со временем. Но эти странности — чисто психологического или даже психического характера ей открылись много позже, после ряда неприятных историй, свидетелем которых она оказалась, вероятно, по чистой случайности, что тем не менее не спасло ее от кровавого — по ее представлению и твердому убеждению — исхода. И она после длительной преамбулы объяснила наконец, что конкретно имеет в виду.
