Да, еще сто, господи! Мне ли на что-то жаловаться! И я ее обидел. Я выпил…
— Не сидеть! — крикнул Деляров.
— Иди ты, откуда родился. — Ну форменный скот. Тьфу, сбил. — Афоня умолк, потом добавил: — В общем, обидел. Эх, дали бы мне, чтобы показали меня по телевизору, я бы сказал: Валя, немолодая ты уже, а я, Валя, все такой же дурак. И если у тебя, Валя, плохой муж, то я разойдусь со своей и приеду. Са-ань!
— Ничего, ничего, — отозвался Кирпиков. Он пошевелился. — А ничего не вернешь, Сергей.
— Ничего, да. Пока самих не коснется.
— Да, да, — оживился Кирпиков, — верно, пока не коснется. А так одно — надо беречь, надо жалеть.
— Не полагается! — закричал вдруг Деляров.
— Отскочи, вертухай, — сказал Афоня. — Заходи, Варвара Семеновна.
— Не больше минуты, — предупредил Деляров. — Передача через меня. — Он выхватил у Варвары узелок и стал его проверять.
Варвара села, подперлась рукой.
— И за что тебе такие мучения? — улыбаясь, сказал Кирпиков. — На старости лет такой срам, ой, да если бы дети увидели, леший ты, леший…
— О, о! — одобрительно сказал Афоня. — Ты его, Варвара Семеновна, вымуштровала.
Деляров, перебиравший вещи в узелке, вдруг воскликнул:
— Побег в женском платье?
— Это мои вещи, — сказала Варвара. — Я тут остаюсь.
— Не полагается.
— Уйди, придурок! — сказал Афоня.
— В такой грязи сидите, — упрекнула Варвара. — Сейчас приберу, заживем по-людски. И все-то у тебя, Кирпиков, жена плохая.
— Оксану бы мою сюда! — размечтался Афоня. — Только если и сядет моя Оксана, то не за меня, а за растрату. — Афоня покрутился по чулану, постучал в дверь и крикнул Делярову: — Ты! Смотри — баланду полностью!
Варвара стала подметать. Чтобы не поднималась пыль, Варвара сбрызнула ее из принесенной с собою четвертинки. Таким образом была израсходована последняя порция хрустальной зюкинской.
Но почему последняя? А бочки в сарае? И бочки во дворе, которые были выставлены щедрым Васей?
На них сначала набросились как исшедшие из пустыни.
И все-таки был соблюден какой-то порядок, первыми пустили детей. Когда жажда была удалена (или утолена), наступило действие воды-чудесницы. Всем захотелось пи-пи.
И только. А уже все нахватали в запас. Рая и Михаил так вообще возили в канистрах на мотоцикле.
Поднялся ропот. Толпа рванулась в сарай, отшибла в сторону Васю Зюкина, освободила узников, раскурочила остальные бочки. Результат тот же самый: пи-пи, и только. Стали замечать, что фигуры возвращаются в исходную полноту, стандартное платье кому стало тесным, а кому просторным. Фотограф уныло щелкал, не заботясь ни о ракурсе, ни о композиции.
Стоящая у окна жена Зюкина поправила очки и произнесла:
— Физа, засветите пленку у этого мальчика.
— Светите сами, — ответила Физа.
Последними кадрами в пленке фотографа были: толстый Деляров и выцарапывающая ему глаза Дуся, Вася Зюкин в луже своей хрустальной, Афоня на крыльце дома в позе оратора. Если бы озвучить пленку, можно б было услышать, как Вася скулит, как Дуся… нет, Дусю не надо озвучивать: таким набором ядреных фраз она отшпандоривала Делярова, что даже Рая, послушав, сказала: «Годится». Досталось и Рае. В переводе с Дусиного языка она примерно так стыдила дочь: «И когда только ты успела, когда только сплелась с этим…» Рая выставилась на нее и ответила: «А ты свечку держала?»
Афоня же говорил вполне литературно нижеследующее:
— Наступил сентябрь. (Аплодисменты.) Так что пора подумать насчет картошки дров поджарить. (Смех в толпе, аплодисменты.) Так что попросим дорогого Александра Ивановича уважить. Александр Иванович! — Афоня обернулся: чего там?
— Он не выйдет, — ответила Варвара, — но передай: всем поможет.
Афоня недовольно сморщился.
— Я напомню вам, что Кирпиков первый начал движение за трезвость. И преуспел. Жалкие продолжатели, вроде этого разгребателя грязи (сдержанный смех в толпе), доказали только одно: нам еще надо многое понять. (С неожиданной горечью.) И вовремя.
— Для справки! — крикнул Вася. — Три минуты.
— Дать, — сказали в толпе.
— Вода была настоящая. Могу поклясться на чем угодно.
— На огне, — сказала Рая. — А вообще, — заметила Рая Михаилу, — это мне нравится.
— Вполне, — согласился тот. — Жечь будут?
Пошли за огнем.
Рядом с Афоней появилась дочка его.
— Папа, это я.
— Вижу.
— Это я, — сказала дочь и крикнула: — Не надо огня, это я сделала. Я положила в бочки по куску сахара.
Толпа умолкла. Вася Зюкин вытер пот со лба.
— У тебя что, руки чесались? — спросил Афоня.
— Сам учил, — ответила дочь. — Если, говорил, я, дочка, пьяный, то не давай мне ездить, сунь в бензобак сахару. А они все были как пьяные.
— Выше пояса вся в меня! — гордо объявил Афоня.
Принесли факел и, не зная, что с ним делать, встали у крыльца. И его пламя в наступивших сумерках осветило седого старика — Кирпикова. Он вышел, постоял немного и в полной тишине (только шипел факел) спросил:
— Но если вам так нужна вода, что же вы не сорвете пломбу с источника? Это же просто.
— Какой умный, Александр Иванович, — ответили ему. — Сам срывай.
— Копаем в порядке общей очереди! — крикнул Афоня. — Платим по совести! — И он треснул своим пудовым кулаком по перилам крыльца.
Крыльцо зашаталось, — затрещало, покачнулся дом.
— Землетрясение! — завопила Лариса.
— Ты что, больная? — спросила ее Рая.
Но уже все видели, как повалилась труба, посыпался кирпич. Земля под ногами колебалась. Факел уронили. Мигом высадили ворота, сломали забор и отбежали на твердое место. Спаслись все. И уже издали наблюдали, как переламывается в хребте крыша, оседают дворовые постройки, взвивается пыль и слышен подземный гул. В три минуты все было кончено. Афоня с удивлением разглядывал свой кулак.
— Землетрясения доказывают, что земной шар молод, — говорил любопытным Михаил Зотов, — вот если нас перестанет трясти, вот будет страшно.
Рая держала Михаила под руку: «Союз алгебры и гармонии», — говорила она.
Хватились Делярова — нет. Надо искать — никому неохота. Писать акт — никто не требует. Так и плюнули.
И вдруг.
И вдруг в том месте, где плюнули, зашевелилась земля, раздвинулись покровы, зашипело. И едва успели отбежать, как вначале со звуком отхаркивания, потом с шипением и свистом, вырвался из земли и начал расти бесцветный фонтан. Вершиной он успел захватить закатные лучи, и окрашенная ими влага падала обратно. Запах спирта охватил всех. Сверху лилось, лужи росли под ногами.
Фонтан разрастался. И все видели, что это чудо природы, этот грибкообразный ужас есть спирт.
— Лакай! — закричал Вася, кидаясь на четвереньки.
— Поджигай! — заорал Кирпиков. — Марш отсюда! — Он выхватил факел: — Поджигаю!
Никто не отошел. Вася уже по-собачьи лакал. К нему, на четвереньки тоже, кидались другие. Заплакал чей-то ребенок.
— Ну, тогда прости, господи, — сказал Кирпиков. — Этого мы
