та, что стукнула меня сзади, а сама я в их глазах дочка лешего. Что делать? Прикинуться глухонемой? Пожалуй, опасно. Лучше просто немой, но слышащей. Так они не узнают мою речь, не заподозрят неладное. А понимать их – дело десятое. Слова и наречия вроде приемлемые для слуха – остальное буду догадываться по мере общения».
Поэтому, улыбнулась, кивнула головой, поднялась, спустила ноги с кровати и стала искать свои ботинки. Уже то, что она была в такой обуви и комбинезоне, у недоверчивых людей 13-го века должно было вызвать подозрения о её причастности к нечистой силе.
Хозяйка удивлённо подняла брови:
- Уж не нема ли ты, краса-девица, Господом нашим обиженная? Как величать-то тебя прикажешь?
Люда виновато развела руками, давая понять, что разговор будет односторонним. Улыбка на её лице тут же приобрела печальный оттенок.
- Эк-ма… - протянула собеседница, - дитя Создателем обделённое. - И вздохнула, явно сочувствуя незнакомке. – Давненько, поди?
Люда опустила руки ниже кровати параллельно деревянному настилу вроде пола.
- Сызмальства? Ох…горемычная. И дом-то твой, поди, далече отседа? Так?
Девушка вновь кивнула.
- Пока Устья – дщерь моя значит, вернётся – умойся девица у ручья живого, а там ужо и снедать будем. Пойдём на двор, я укажу тебе закут в кустах тихий.
Люда покорно и молчаливо последовала за хозяйкой. Только бы не забывать прикидываться немой, а так, по сути, всё не так уж плохо. Однако есть ведь ещё дочка. С ней-то как встреча произойдёт?
Около избы, окружённой плетнем, протянулся небольшой огород. Там зеленели стебли гороха, редьки, лука и расползались по грядкам шершавые листья огурцов. Сразу за старыми елями начинались сплошные заросли орешника, бузины, дикой смородины и малинник, окружённый буйно растущей высокой крапивой.
Пробравшись сквозь кусты, Люда увидела ручей и подошла к нему. Он был едва заметен в траве, но умыться и что-либо простирнуть как раз годился. Место тихое и уютное – как душа желает.
Человеческие по пояс фигуры, искусно вырубленные в дереве, со сложенными на животе руками, в духе работ великого скульптора Сергея Конёнкова, смотрели своими выпученными глазами, повернув свои страшные лица в сторону избы. Девушка вздрогнула от неожиданности. Истуканы были окрашены яркими красками: судя по всему, их раскрасила сама хозяйка, следуя, одной ей известному ритуалу – может на праздник Ивана Купалы, может на медовый спас в начале августа. Краски были относительно свежими, и Люда невольно задалась вопросом: для чего они?
********
Оставив позади себя истуканов, Люда спустилась вдоль ручья, однако зашла в тупик: тут тропинка обрывалась. Дальше идти было бесполезно, а может быть и опасно. Подхватив утиральник, она вернулась назад к избе и… едва ли не лицом к лицу столкнулась у порога с Устиньей.
Только теперь Люда смогла, наконец, рассмотреть девушку, стукнувшую её от испуга по голове.
Красивая, не по годам зрелая – про таких говорят «кровь с молоком» - румяная, так и пышущая здоровьем, с большой, ниже пояса заплетённой косой, та, в свою очередь, с интересом рассматривала Люду своими зеленоватыми глазами цвета прозрачного изумруда. Обе так и застыли на месте.
Люда улыбнулась и показала на рот, вертя головой, давая понять, что не может говорить.
Девушка кивком головы перекинула косу из-за спины на грудь и машинально принялась перебирать сплетённые узелки.
- Матуня моя казала, што ты речью обделённая.
Люда кивнула и печально улыбнулась. Роль немой теперь предстояло играть до конца.
- Осерчала, я, прости девица, аки приложилась дубинкой по челу твоёму. От лукавого сие это. Испужалась одеяния твого, невиданного доселе. Давеча утреньком казала мя матунька всё о тебя. Яз теперича разумею, пошто изгоном ты одненька аки по лесу бродишь, мира лесного ищешь. Небось, изгнанная ты, аки и мы с матунькой от суеты людской. Недобрый народ согнал тя в лес дремучий. Яз так разумею?
Люда кивнула (а что оставалось делать?). Пускай думают, что она тоже отшельница, народной молвой испуганная.
- Откель ты, девица красная собою?
«Красная – видать по-ихнему красивая» - смекнула Люда.
На вопрос Устиньи Люда пожала плечами и неопределённо махнула рукой в сторону реки, а у самой от запаха горячей пищи слегка закружилась голова – настолько она была голодна: две ночи она провела здесь, в чуждом для неё мире. И всё это время кроме ягод и нескольких орехов она ничего не ела.
Заметив голодный блеск в её глазах, старуха тут же усадила обеих девушек за стол. Помолившись, все три женщины принялись за еду, и вскоре отчуждение между ними и иноземкой исчезло вовсе. Люда слушала с набитым ртом, женщины рассказывали. Где надо кивала, где не надо – отрицательно мотала головой. Надо полагать, обе хозяйки и представления не имели о языке немых жестов, чему путешественница была несказанно рада. Таким образом, она постепенно узнала всё. В основном рассказывала старуха, Устинья дополняла. Сразу чувствовалось, что обе женщины обделены общением и долго так сокровенно ни с кем не разговаривали. В лице девушки из будущего (если б они это знали и разумели) обе женщины нашли отдушину, и уже через час вели себя с ней как с лучшей подругой – тем более Людмиле не нужно было отвечать на вопросы, рассказывая о себе – и это располагало к общению ещё больше. Хозяйка рассказала об истории их жизни и как они оказались в лесу. Упомянула в который раз своего почившего мужа и недобрым словом коснулась иеромонаха Трифония.
Так и сидели они за столом до самых сумерек, удаляясь только по нужде или по хозяйским делам. В рассказах тут и там мелькали имена князя Ярослава Всеволодовича, княжича Александра, названия слобод и градов Переяславля, Пскова, Суздаля, Мурома, Нового града (как Люда поняла – Новгорода), а вот за Московию женщины почему-то ни разу не упомянули. Оно и понятно: в 1223-м году сей город стольный только начинал строиться.
Устья рассказала о своём наречённом Ерёме, и как она вчера вечером и сегодня утром не дождалась его на ягодной поляне, полагая, что он уже в пути и сопровождает княжичей в поход дальний. Княжеские сборы, видать, не позволили ему проститься с любимой, но ждать она его будет безмерно, храня честь девичью для будущего суженного.
- Пойдём девица со мною на сбегание ночное, весь люд слободской гулять буде-то, аки сёдня день Купалы-Ивана, любови нашего покровителя.
«Вот и число узнала, - обрадовалась про себя Люда. – По старому стилю, стало быть, 24-е июня, если оно не смещается как день
