Мити.
Времени было в обрез – только чтобы не опоздать на работу.
На третьем звонке все-таки ответила – вдруг что-то важное? Она уже была в ботинках и пальто и даже не успела задуматься – что важного может теперь между ними быть…
В трубке кто-то хрипел и кашлял, потом Митя неожиданно взвыл:
– Манечка!
Лифт глушил и без того плохую связь.
«Может, ошибся», – мелькнула надежда, хотя по его голосу было уже все ясно. Очередной запой.
Разговаривать было не о чем, но Митя набирал и набирал ее номер весь день.
Вечером она все-таки ответила снова, он говорил уже более связно, но пока еще не понимал – с кем. Должен был зайти Георгий, а Митю он не выносил, поэтому пришлось поставить его номер в игнор. Но он звонил и звонил с какого-то другого номера, потом с третьего.
– Манечка, где ты? – орал он пьяный. – Ты плачешь? Я люблю тебя, Манечка, вернись ко мне. Где ты, скажи!
– Ого, она что, все-таки бросила тебя?
Митя испуганно замолчал.
– Кто это? Где моя жена? Маня, это ты?!
– Это Соня, Мить. Ты мне звонишь.
– Сонечка… Ты плачешь?
Все это продолжалось до утра. Соня перестала снимать трубку и выключила звук. Георгий так и не зашел.
«К лучшему», – решила она, уже засыпая.
Завтра ей предстояло большое совещание, Митя со своими соплями был некстати.
С утра она снова обнаружила кучу неотвеченных звонков с разных номеров. Тяжело вздохнула – так можно было пропустить и что-то важное.
Обычно белая горячка длилась у Мити первые три-четыре дня запоя, потом, по ее расчетам, он должен был сделать паузу перед вторым заходом и дальше – кризис и освобождение организма от всяких шлаков. На этом этапе он уже был трезв, сдержан и просил только воды.
Вечером Соня пришла усталая, снова побоялась включить звук, надеялась, что ему надоест. Упала перед телевизором, нашла пульт.
Смотреть кино ей в последнее время было очень трудно – профессиональная деформация в таких случаях возникает очень быстро. Она видела не историю, а всю изнанку фильма, как говорится, швами наружу – сценарий со всеми его огрехами и врезами, актеров, случайно и некстати подобранных на роли, режиссерские находки, склейки и прочие технические детали, которые полностью лишают человека возможности быть просто зрителем и наслаждаться фильмом.
Была и еще одна причина у этого нового затруднения – Соня остро скучала. Увы, кино оказалось наркотиком, от которого очень трудно отвыкать. Каждый человек, даже не склонный к творчеству, получает огромное удовольствие, видя результат своего труда. А уж если этот результат выражается в красивых картинках, в целой истории со звуками, словами, вторыми планами и тонкими лиричными намеками… Начинаешь чувствовать себя особенным, важным и – счастливым. И никакой труд, хаос и мизерные зарплаты не могут отодрать человека добровольно от причастности к этому чуду.
Перебирая бумажки, выстраивая частоколы таблиц и аккуратные папки отчетов, Соня чувствовала себя скорее маленьким бездушным винтиком. То, что она делала в кино, не мог сделать за нее никто другой – так, как это делала она. Она писала сцену, и Митя, оценивая ее труд по однобалльной шкале «гениально», тут же воплощал написанное в жизнь.
Ее мысли и чувства уплывали от нее к созданному герою, вдыхали в него душу, делали плоское объемным, мертвое – живым. От нее ждали нужного слова, ждали откровения, направления пути. Он – Митя – ждал…
Вспомнив о нем, Соня пошарила на полу в поисках телефона. Так и есть – снова звонит, и опять новый номер. Где он только берет эти номера, не выходя из запоя.
Все-таки решила ответить, чтобы положить конец этим никчемным отношениям, вымотавшим ее до дна и отнявшим у нее все то, чем она жила даже во сне.
В трубке сразу прорезался смутно знакомый мужской голос.
– Добрый вечер, Соня, простите, что я так поздно – никак не могу до вас дозвониться, второй день никто трубку не берет… Шведов вас беспокоит, помните старика? Вы для меня написали несколько дополнительных эпизодов.
– Владислав Ефимович! Помню, как же.
– Еще раз извините, уже почти полночь, но я вас не просто так беспокою, вы же понимаете… Я так слышал, вы с Мальцевым больше не работаете… Ну, так говорят. Я, знаете, не сплетник, но краем уха слышал… И где же вы теперь работаете?
Соня по инерции хотела назвать компанию, в которой она ежедневно влачила свое пустое каторжное существование, но быстро поняла, что Шведову это название ничего не скажет, придется объяснять ему многое, а она и сама себе толком ничего объяснить не могла.
– Нигде, Владислав Ефимович. Сижу дома.
– Что-то пишете?
– Нет, ничего не пишу. Я же сама никогда не пробовала писать, я только чужое умею исправлять, – засмеялась она, – подгонять под изменяющуюся ежесекундно реальность и потребности продюсера.
– Ну, не наговаривайте на себя, я же вашу работу помню. Вы пишете прекрасно.
– Но от начала и до конца не пробовала ни разу. Так, эпизоды.
– Это, милая моя, очень ценное умение в наше время. Одним словом, я звоню, чтобы предупредить – есть один режиссер, Тимур Назимов, я уверен, вы его знаете.
– Конечно. То есть не лично, только фильмы. Но его фильмы, я думаю, знают все. – Она счастливо и испуганно засмеялась.
– Теперь будет шанс узнать и лично – я вас ему порекомендовал с самой лучшей стороны. Вам позвонит его ассистент, пригласит побеседовать, познакомиться. И удачи вам, милая, на этот раз мой вам совет – попробуйте что-то более масштабное, чем вытирать режиссеру сопли. Впрочем, Тимур татарин, он не пьет, вам будет полегче.
Непьющий татарин позвонил сам на следующий же день. Извинился за ранний звонок – было одиннадцать часов утра.
Соня уже проскочила утреннюю летучку и предвкушала обед. Тимур пригласил пообедать вместе – там же, на площадке.
Все это было так не похоже на обыкновенное собеседование и снова опрокидывало привычный мир с ног на голову, что поначалу она немного оробела, но деваться было некуда.
Доехала быстро и вспомнила сразу все, о чем, казалось, успела забыть: эту суету, которая, кажется, является самой сутью съемочного процесса; хаос, из которого, казалось бы, не могло ничего вырасти, но всегда вырастало чудо; люди, выращивающие это чудо своими руками из вороха бумажек, сцен, и мятых тряпок, – ничем не примечательные люди, блаженные счастливцы, не мыслящие жизни за стенами своего храма.
Тимур оказался очень высоким, худым и резким в движениях. Как и любой режиссер, да и просто руководитель, он одновременно занимался десятками дел, разговаривал по трем телефонам и наливал собственноручно чай – себе и Соне.
Поговорить толком они не успели, да и было бы
