я, — Но увы — фюрер жив. И неизвестно где. Надо его найти и ликвидировать, это наша с вами первейшая задача.
Ольбрихт на это печально покачал головой:
— «Наша»? Вообще мы пришли сюда принять вашу капитуляцию, рейхсфюрер, а не выслушивать от вас постановку задач.
— Что? Капитуляцию? — я нервно расхохотался, — Капитуляцию? Да вы с ума сошли! Ольбрихт, друг мой, у меня мои верные ᛋᛋ. И каждый из моих парней готов умереть за меня и фюрера. А фюрер…
Я указал на Айзека.
— …Фюрер тоже у меня, как видите. Немцы считают фюрером его! А еще вы можете заметить, что я совершенно нетерпим, когда мне перечат. Поглядите еще раз на эти головы на столе, Ольбрихт. Вы хотите, чтобы ваша собственная башка составила компанию Борману и Шпееру, м? Или предпочитаете отправиться под арест с доктором Геббельсом?
Ольбрихт явно мучительно размышлял, на миг повисло молчание.
Потом кто-то из генералов потребовал:
— Да уберите уже со стола эту гадость! Господа, побойтесь Бога. Меня лично тошнит глядеть на Бормана рядом с колбасой.
Он, пожалуй, был прав: голова Бормана и правда откатилась от бутылки коньяка и теперь лежала рядом с тарелкой колбасной нарезки. Я был уверен, что эту колбасу никто из присутствующих теперь точно в рот не возьмет.
— Уберите, — кивнул я Гротманну.
Адъютант тут же покатил головы к краю стола, они упали в мешок, который уже держал наготове другой мой адъютант.
А Ольбрихт тем временем вышел из ступора:
— Ну ладно. Я готов выслушать ваши требования. Но после того, как вы ответите мне на один вопрос.
— Спрашивайте, — милостиво разрешил я.
— Кто вы, собственно, такой? — прямо поинтересовался Ольбрихт, — Геббельс сказал правду. Вы не Гиммлер. Вы не можете быть Гиммлером. Настоящий рейхсфюрер бы никогда не выступил против Бормана или Геббельса, про фюрера я уже даже не говорю. Так кто вы?
Вот блин. Опять этот проклятый вопрос. И я понятия не имел, что на него отвечать. Я все продумал, а вот это — нет. Само собой, утверждать что я Гиммлер будет просто глупо: никто не поверит. Эти генералы же не идиоты, а Ольбрихт вообще явно тот еще умник. Но и признаться, что я русский попаданец я не мог, эти люди же патриоты Германии.
В отличие от Бормана, который заботился только о себе любимом, эти генералы с русским попаданцем сотрудничать не будут ни при каких условиях. И о перемирии со Сталиным, если я признаюсь, тоже можно будет забыть — поняв мои истинные цели, генералы Вермахта на мир не пойдут никогда. И подчиняться русскому тоже не будут. Эти господа скорее сдохнут, эти принципиальные.
Однако пока я размышлял над ответом, меня уже избавили от необходимости отвечать.
Эрнст, тот самый генеральский адъютант, который уже пытался ранее выхватить пистолет, вдруг громко заявил:
— Господа, а какая разница Гиммлер это или не Гиммлер? Кем бы он ни был — логично его прикончить. Вместе с фальш-фюрером! Делать дело, так до конца. За Рейх! За германский народ!
Эрнст стремительным движением профессионального ковбоя выхватил из кобуры пистолет, грянул выстрел. Меня обожгло острой болью, Эрнст попал в цель. Еще до того, как мои люди вообще сообразили, что происходит — Эрнст выстрелил второй раз, теперь уже в Айзека.
Генерал от инфантерии Фридрих Ольбрихт, в реальной истории выступил против Гитлера 20 июля 1944, расстрелян в тот же день после провала заговора.
Три приказа рейхсфюрера, Берлин, 1 мая 1943 11:03
Я уставился на мою руку, всю в крови. Значит, рука. Рука это хорошо, это не сердце или голова. Я смогу выполнить мой долг даже с одной рукой!
Но боль была дикой — будто я сунул эту руку в печку.
А вот вторая пуля Эрнста угодила в бутылку коньяка на столе, бутылка разлетелась на осколки, а пуля ушла в тяжелую столешницу, застряв в ней.
Эрнст явно был отличным стрелком, вот только слишком торопился. Потому и промазал оба раза. А третьего выстрела ему сделать никто не дал, на Эрнста налетели генералы, ствол у него уже отобрали.
— Да вы с ума сошли! — орал Ольбрихт.
Айзек на всякий случай спрятался за спину Вольфа, мой адъютант Брандт уже бросился к хозяйской руке:
— Дайте взглянуть, рейхсфюрер.
Остальные мои адъютанты похватались за оружие, в конференц-зал ворвались человек десять автоматчиков. Но никто из военных больше глупостей делать не пытался.
— Отставить, — приказал я, — Все в порядке.
Брандт тем временем осмотрел мою руку. Брандт же вроде врач. Не только группенфюрер ᛋᛋ, но и генерал военно-медицинской службы.
— Пошевелите пальцами, шеф.
Я пошевелил. С пальцами все было в порядке, но вот с тыльной стороны ладони хлестала кровища, так много, что меня даже замутило.
— Рука не пробита, — сообщил Брандт, — Просто царапина. Опасности никакой, но надо продезинфицировать.
Увы, но коньяка для дезинфекции больше нет — этот подонок Эрнст уничтожил бутылку. Зато на столе нашлись матерчатые салфетки, Брандт приложил одну мне к руке.
— Зажмите, герр Гиммлер.
Я зажал рану, и стало еще больнее, а салфетка вся тут же покраснела.
— Мы вроде в проклятой больнице, — напомнил я Брандту, — Тут должны быть дезинфицирующие средства.
— Я немедленно принесу спирт, — пообещал Брандт, — И приведу вам хирурга.
Брандт тут же покинул конференц-зал, а моя дочка тем временем впервые за все «переговоры» подала голос:
— Папа, он хотел тебя убить!
Ну тут не поспоришь. А девочка в своей мстительности определенно пошла в Гиммлера. Отрезанные головы Бормана и Шпеера её не тронули, а вот покушение на отца явно шокировало. Оно и неудивительно: в её возрасте каждый считает своего папу бессмертным.
Ольбрихт был мрачнее тучи:
— Мы приносим наши извинения, хм…
— И я их принимаю, — ответил я, — Как зовут этого героя?
— Гауптман Юнгер, — представился Эрнст, одарив меня белоснежной улыбкой, — И я о своем поступке не сожалею. И не извиняюсь. Будь у меня третий выстрел — я бы вас угрохал, господин Гиммлер. Или не Гиммлер, или кто вы там. Неважно.
— Пока что вы «угрохали» только бутылку коньяка, гауптман, — процедил я, — А могли бы, учитывая вашу «меткость», и мою дочку!
— Ну и зачем вы притащили вашу дочку сюда? — парировал Юнгер.
Этот за словом в карман не лез. И не боялся.
Меня такое совершенно не устраивало. Я был ранен в левую руку, правая мне все еще верно служила. Я протянул её:
— Пистолет.
Гротманн тут же вложил мне в руку пистолет, даже снял с предохранителя.
