каморку, а в Северную башню Цитадели. Там всегда было тихо, потому что никто не жил. Башня выходила окнами на шумящий лес, раскинувшийся до горизонта. Среди могучих деревьев можно было разглядеть даже краешек стремительной узкой речки. Серая вода неслась в неровном каменном русле, разбивалась о гранитные пороги, пенилась и кипела. Лесана забралась на подоконник узкого окна и смотрела остановившимся взглядом на то, как медленно качаются верхушки могучих елей.
Девушка любила здесь бывать. Сюда редко кто заходил, а наверх по крутым неровным ступням и вовсе поднимались раз в год — зачем? Башня была узкой и верхняя комната в ней измерялась всего несколькими шагами. Тут стояли сундуки со всяким старьем, сушилось дерево для учебных мечей, рогатин и прочих нужд, а внизу хранили дрова. А когда-то эта башня называлась Сторожевой, потому что здесь несли дозор послушники, наблюдавшие за дорогой, идущей от стольного града. Теперь же не осталось ни дороги, ни самого стольного града, многие сотни лет назад стертого с лица земли страшнейшим ураганом.
Лесана любила этот уголок Цитадели за тишину, ветер, гуляющий под окнами, запах леса и воды.
— Никогда сюда не ходи.
Послушница вздрогнула и обернулась. В дверном проеме стоял наставник. Девушка поспешно спустилась на пол и поклонилась.
— Поняла? — уточнил он.
— Да. А почему нельзя?
Клесх усмехнулся.
— Потому что здесь тебя легко найти. И еще проще — обидеть. Ты без вопросов, как я погляжу, жить вовсе не можешь.
— Потому что тут постоянно все запрещают и не объясняют! — вспыхнула ученица и вскинула глаза на креффа. — Почему нам нельзя носить косы? Почто Тамира секли за снежки, тогда, зимой? Нас только порют, ничего не разрешают и ничего не говорят! Как скотине! Ее тоже постоянно хворостиной гоняют, чтобы слушалась.
Мужчина вздохнул и опустился на сундук.
— Ты-то, небось, скотине всегда объясняла, за что ее хворостиной бьешь?
Лесана упрямо вздернула подбородок, бесстрашно глядя в серые глаза.
— Не объясняла. Только то — скотина безмозглая, а мы — люди. У нас ум есть!
— Ум… — протянул собеседник. — Ну, коли есть у тебя ум, отчего же ты им не пользуешься?
Щеки девушки запылали, а крефф продолжил.
— Вот скажи, зачем тебя учат оружному бою? Зачем гоняют наравне с парнями?
Она насупилась и буркнула:
— Потому что я ратоборец.
— Правильно. Ты — вой. А вой должен уметь сражаться. Ходящий не посмотрит — девка перед ним или парень. Он тебя не пощадит за то только, что ты косу носишь.
— Нету у меня косы… — огрызнулась послушница.
— Зато есть ум, — поддел наставник. — И этот ум должен бы усвоить, что девку за косу ловить — милое дело. А еще косу мыть, чесать и плести надо. Только когда это делать, если обережник в походе ночью под телегой спит, днем верхом едет, а иной раз с головы до ног употеет, с нечистью сражаясь? И так по несколько седмиц тянуться может. Вшивой будешь ходить? Нечесаной? В лесу мыльни нет. Да и не намоешься среди мужиков-то. В ручье плескаться? Ручей не всегда встретишь. И поплещешься в нем не о всякую пору.
Лесана стояла красная, злая и смотрела в пол.
— Потому и рубах вы здесь не носите девичьих, а в портах ходите. Что же до снежков… Я бы Тамира тоже высек. Он скоро спустится в подземелья. А того, что он там увидит — врагу иной не пожелает. Потому дурь детскую из него уже сейчас вытравливать надо. Иначе сгорит.
И снова девушка вскинулась, снова глаза вспыхнули яростью:
— Мы учимся! Всякий урок твердим! Работу любую делаем, отчего нельзя нам просто… жить? Хоть праздник какой? Хоть веселье? Что все злые тут, как волки?
Наставник спокойно выслушал эту яростную речь и ответил:
— Потому что вам не дружить. Не миловаться. Потому что Тамир тебя упокоит, если придется. И дрогнуть в тот миг не должен. А ты, возможно, однажды убьешь его и тоже дрогнуть не должна. Ясно? Влюбленные же думают не головой, а сердцем. И… это мешает.
Он замолчал и потер уродливый шрам, безобразивший щеку. Лесана смотрела на креффа и видела, что мыслями тот унесся куда-то далеко-далеко. Девушка молчала. Впервые наставник говорил с ней, будто с равной, не ругал, не поддевал. Впервые не чувствовала она себя порожним местом. Оттого ли, что они одни тут и иных послухов нет?
— Дружба и любовь — это не слабость, — упрямо возразила послушница. — То сила. И эта сила всякую иную превозмочь сумеет!
Она сказала это с жаром, но мужчина, сидящий напротив, усмехнулся.
— Бестолковая ты. А еще говоришь, будто ум есть. Когда скотину хворостиной гонят, ее уберечь хотят, чтобы в овраг не упала или от стада не отбилась. Так и вас. От лишней ненужной боли берегут. Сейчас тяжко, потом легко покажется.
Он сжала кулаки:
— Легко? Что — легко? Волком жить? Деньги брать за защиту и обереги?
Глаза наставника поскучнели:
— Ты сожранные деревни видела когда?
Сердце девушки екнуло. О сожранных деревнях она только слышала и от одних рассказов тошно становилось. Если у маленькой веси не хватало денег на сильный оберег, если заводилась неподалеку стая Ходящих, то…
— Нет, не видела… так что с того? Отчего не уберечь людей? Если денег нет у них, пусть подыхают, как собаки?
— Лесана, — в голосе Клесха впервые зазвенели сталь и стужа. — Нельзя спасти всех. Запомни это.
— Можно! Можно спасти! Я никогда не пройду мимо, если кто-то в нужде, я…
Договорить она не успела — холодные пальцы стиснули горло, дернули вверх, несчастная захрипела, вцепившись в широкое запястье, а крефф без усилий оторвал выученицу от пола и сказал голосом, каким говорил с ней всегда:
— Запомни, цветочек нежный, еще раз я такое из уст твоих сахарных услышу — засеку до смерти. Ни колдун, ни ратник, ни целитель никогда не пройдут мимо чужой беды. Цитадель открыта круглые сутки и всегда принимает тех, кого ночь застала в пути. Но наш труд стоит денег. И ночь в Цитадели тоже.
