потом терзать себя мыслью кто из них муж, а кто жена, я стар и старомоден для этого. А все началось с футбола.
– Здесь паркуйся. – Эм показала пальцем на стоянку возле непримечательного здания с вывеской «У Эбби», – Хочешь бесплатный совет? Никогда, слышишь никогда больше, никому не рассказывай это. Особенно, нашему психологу. – улыбаясь сказала Эмили, открывая дверь.
– Думаешь подумают, что я псих?
– Думаю у твоего собеседника у самого крыша поедет. Это у меня уже иммунитет.
– Рэндалл! – закричала Эмили, войдя внутрь.
– Нэнси Дрю! – воскликнул здоровяк за стойкой.
– Где у вас уборная?! – копируя их вскрикнул Джефф.
– Туда. – показала Эм и пошла к Рэндаллу, расставив руки для объятий.
– Малышка, Нэнси, ты еще помнишь те движения, которым я тебя учил? – Джефф пошел по направлению к туалету, стараясь не прислушиваться к разговору. Ему быстро стало ясно, что Эмили хотела сюда не из-за пирога, и что с этим местом у нее связаны какие-то воспоминания, к котором он, Джеффри Рассел, не имеет никакого отношения. Он вдруг ощутил иррациональную ревность и что-то похожее на обиду. Словно он оказался на свадьбе бывшей.
В закусочной было пусто, лишь на одном столе лежали очки и стояла тарелка с омлетом и чашка с кофе. Джефф открыл дверь уборной. В нос ему ударил сигаретный дым. Подойдя к писсуару, он расстегнул ширинку. Он никого не видел, запах дыма усилился, видимо парень курит в кабинке.
– Приятель, а на улице покурить нельзя было? – недовольно и громко сказал Джеффри.
– О, это же моя любимая песня, прибавь немного! – попросила Эмили Рэндалла и игриво рассмеялась, начав тихонько подпевать и вилять бедрами, совершая ритмичные пассы руками в такт “Сельским дорогам” о которых пел Джон Денвер.
17
В голове яркими вспышками возникали и исчезали слова. Из-под дальних крыш, с мансардных, забытых этажей моего сознания вязкой жижей стекали обрывки музыки. Звон и темнота сплелись в единоутробном, инбриндинговом симбиозе. Хаос возникал и сразу таял.
Туннель света, влекущий к себе, материализовывался и расползался в окружающем мраке. Время взрывалось пыльным грибковым маревом отравленных спор. Время текло ртутным ручейком по бархату девственной кожи. Империи возникали и рушились, черные дыры сжирали материю, песок струился сквозь пальцы со стеклянным звоном, разрезая кожу на миллионы крохотных борозд, сочащихся зловонными испражнениями переваренной боли.
Светлый коридор возникал на периферии горизонта событий, расползаясь бесконечной исчезающей паутиной, уходящей в бесконечность. Никто не звал. Никто не манил к себе. Ангелы не трубили. Глубокий, пронизывающий душу голос не приказывал вернуться назад дабы искупить грехи и не влек за собой к вратам Эдема. Боль, невыносимая тишина, разрывающая перепонки, отчаяние…
Свет обжег. Наконец-то, видения стали осязаемыми. Солнечный луч воткнулся льдиной в мою глазницу. Звуки города доносились до меня с нарастающим шумом, словно миллиарды всадников, приближающихся к крепости. В один момент все сошло к одному – зрение и слух, ведомые болью, пробились к изможденному сознанию, выворачивая его наизнанку.
Я приходил в себя. Медленно и мучительно. Реальность постучались сначала в ребра. Судя по всему, они были сломаны. Не знаю, сколько их было сломано, но уж точно не одно. Каждый вдох давался мне с трудом и болью, заставляя пожалеть о возвращении к жизни.
Резкий спазм заставил меня перекатиться на бок и изрыгнуть желчь на грязный асфальт. Конвульсивные потуги в дуэте с острой болью в груди и боках обернулись настоящей пыткой. Я часто слышал, что люди говорят, что «чуть не выблевали внутренности». Всю жизнь для меня это было фигурой речи, нелепой метафорой. Сегодня же такая формулировка бесцеремонно постучалась в мою реальность. Клянусь, закончив, я ожидал увидеть возле себя кровавые ошметки своего желудка, селезенки и еще чего-то.
Но, разлепив единственный глаз я с удивлением увидел лишь грязно-желтую лужу желчи. И она была девственно-желчного цвета, без единого сгустка крови. В тот момент, это мне показало таким чудом, что на секунду я уверовал в бога.
А чего еще от меня ожидать? Секунды назад, я был фактически при смерти, или как еще назвать чувство, которое испытывает человек, которого, на полном ходу, переехал товарняк. А потом вернулся и переехал еще раз. И еще раз. Мне было очень-очень плохо. Правый глаз не открывался. А может его уже и не было вовсе – я боялся смотреть на свое отражение в лужах сомнительной жидкости, окружавших меня. Относительно ребер и грудной клетки я уже жаловался, но дышать было настолько болезненно, что не грех пожаловаться еще раз. Голову я воспринимал как чайник викторианской эпохи, который упал с нижних слоев атмосферы на мостовую. А потом по нему проехался товарняк. После чего чайник склеили и водрузили мне на плечи. И теперь меня терзало ощущение, что соверши я одно неаккуратное движение, как вся эта хлипкая конструкция рухнет на земь, разлетевшись на кусочки столь мелкие, что найти их не осилит ни королевская конница, ни королевская рать.
Я перекатился на живот, застонав от резкого укола в боку, оперся на локти и попытался стать на колени. Как только мне начало казаться, что у меня это получается, правая рука дрогнула, и я уткнулся лицом в лужу желчи, издав жалобный, полный страдания вскрик. Это о себе напомнил сломанный нос, встретившийся с асфальтом.
Все еще ощущая себя отколовшимся фрагментом окружающего мира, я оторвал лицо от земли и, невероятным усилием воли, сумел встать на колени и выпрямить спину. Если бы в олимпийских играх была дисциплина «за преодоление», я был бы увешан медалями.
Перед глазами (глазом) заплясали разноцветные точки, на миг я преисполнился уверенностью, что сейчас снова рухну и больше не встану, но сумел удержаться. Дымка рассеивалась, а в горле застыл крик боли.
Простояв так несколько минут, я мобилизовал остатки духа и медленно, словно разминируя ядерную боеголовку, я поднялся на ноги. Меня штормило, в теле заныла каждая косточка, каждая мышца, мириады синапсов спешили сообщить мозгу, что мои дела из рук вон плохо. Я привалился к кирпичной стене, судорожно хватая воздух и пытаясь не сойти с ума от болевых импульсов.
Сука, тварь, отродье, подонок, сволочь. Я перебирал ругательства, пытаясь подобрать наиболее подходящее для моего вчерашнего знакомого. Какого черта?! Зачем так поступать? Я ведь отдал этому ублюдку деньги. Ну, допустим, он хотел меня ограбить, но зачем было избивать меня с таким остервенением?!
Неожиданно мои колени задрожали, а ноги подкосились – я вспомнил о камне. Перед тем как отключился я увидел, что это выродок взял камень. Холодок, пробежавший от
